"Федор Чешко. Ночь волчьих песен" - читать интересную книгу автора

голос его был неожиданно зол и звонок. - Плохо говоришь. Человек - он все
может, если не из корысти, если не для себя, - для других. А который
покорствует злу, который "думать не может" заступить злу дорогу - тот и не
человек вовсе. Потому что он, свою жизнь жалея и милуя, чужие жизни на
смертные муки отдает. Уразумел? Тогда и еще уразумей: самое мерзостное в
человеке - страх и рожденная им покорность. Потому что напуганный и
покорный не мешает злу творить злое. А раз не мешает, значит помогает. И
не оборотень невинных в кровавые клочья рвет - это ты, испуганный и
покорный, рвешь их его клыками. Ты и такие, как ты. Испуганные. Покорные.
Жалостно сморщился лесник, затряс головой, завздыхал с надрывом:
- Эх, барин, барин... Оно по науке-то может и так, да только в жизни
завсегда иначе выходит. Вы, городские, ученые, все в уме какое-то
повреждение имеете, право слово... Ну зачем ты в наши дела лезешь, зачем?
Спасти, помочь хочешь? Спасибо тебе за желание доброе, только не надо,
оставь нас с грехами нашими, с нашей расплатой. Сгинешь ведь без проку, и
пистоля твоя тебе не поможет. Видел я, когда ты в избу заходил, да плащом
зацепился - большая пистоля, страшная, да только что она вовкулаке?
Андрону-то ружьишко не помогло. А ты... Тоже, небось, тринадцать картечин
да козья шерсть?
- Нет, - черный сказал это устало, безразлично как-то. - Пуля, из
серебра отлитая.
- Ох-хо-хо... Ну, пускай из серебра... Так это ж еще стрельнуть надо
успеть. Андрон уж на что умелый был - не успел ведь. И ты не успеешь. Вот
и сгинет еще один человек хороший - не за хрен сушенный сгинет, за так,
понапрасну. Одумайся, барин, поехали назад, а? А деньгу твою я возверну,
ты не сомневайся.
- Молчи, - сказал черный. - Знай себе погоняй и молчи.


Он стоял на сырой палой листве, вслушиваясь в стихающий лошадиный
топот - торопливый, неровный. Видать, вскачь несется старая кляча. И
откуда только появилась такая прыть?
А вокруг были черные сырые стволы, и впереди между ними смутно
проблескивали лунные блики, резвящиеся в тяжелой воде затхлого прудика.
Вот и все. Добрался. Теперь - ждать.
Он прошелся немного, разминая затекшие от неудобной тряской езды
ноги, потом, спохватившись, торопливо вздернул рукав, рванул присохшую к
запястью заскорузлую тряпку. Рука отозвалась злобной болью, с пальцев
закапало черное, отблескивающее смутно, и он улыбнулся, довольный и
выдумкой своей, и терпением. Может, приманит оборотня родная кровь? Должна
бы...
Сзади хрустнуло тихонько и вкрадчиво. Черный резко обернулся, пальцы
правой руки впились в рукоять пистолета, выдернули его из-за пояса -
лунное сияние холодным пламенем метнулось по граненной стали ствола... Но
нет, еще рано. Это еще не он.
Черный человек опустил руку. Было приятно вот так стоять, ощущая в
ладони прохладу и тяжесть старинного оружия, трогая пальцем фигурное
железо спускового штырька. Старинное доброе оружие, кавалерийский пистолет
времен польского нашествия. Дубовая, почти прямая рукоять, шестигранный
массивный ствол... Это очень важно, что ствол шестигранный. А еще важно