"Федор Чешко. Перекресток" - читать интересную книгу автора

еще он увидел голову, всклокоченную и маленькую, где-то высоко-высоко,
чуть ли не в самой гуще клубящегося влажной сыростью неба. И еще - обрывок
старой облезлой шкуры (мокрой, со слипшимся мехом), сжатый в жилистой
грязной руке. Увидел, и понял.
Все-таки выследила их Рваная Грудь. Выследила, подкралась, ударила по
затылку мокрой тяжелой шкурой. Оглушила. И теперь пьет его унижение, как
жадные слепни пьют сладкую кровь копытных. Гордится, что вновь показала
охотнику назначенное ему волей Праматери - грязь у ног Умеющей Рожать.
Старая гиена...
Большелобый беспомощно забарахтался, пытаясь встать. Руки и ноги не
слушались, земля не хотела отпускать его от себя, и, слыша злорадный смех
Рваной Груди, он не сдержался и застонал. Не от боли (хоть боль свирепо
глодала затылок) - от унижения.
Как случилось, что эта ходячая падаль сумела подкрасться
неуслышанной, сумела одним ударом свалить его, охотника и воина? Зачем, ну
зачем он не умер от ее удара? Умереть лучше, чем слышать смех, достойный
вонючей пасти пожирателя трупов...
Новая мысль обожгла Большелобого, заставила вскинуть лицо над травой,
оглядеться в испуге. Сероглазая... Успела она убежать или нет?
Нет. Не успела. А может, не захотела унижать себя бегством. Здесь
она. Стоит, смотрит в небо, на лице - брезгливая скука. Гордая...
Великое Небо, неужели Сероглазая когда-нибудь станет похожа на свою
породительницу?! Нет, нет, не может случиться такое зло! Вот стоит Рваная
Грудь, старейшая из колдуний, зажигающих огни перед каменным ликом
Праматери, - грязная седая тварь, вонючая, кривозубая... Никогда, даже в
самые свирепые морозы не запахивает она меховую безрукавку (такую же
грязную, как и то, на что она одета). Так и ходит, не зная стыда, не
скрывая омерзительные, ссохшиеся свои груди, одну из которых исполосовали
когда-то рысьи клыки. Ходит так, чтоб каждый встречный видел: перед ним -
одна из Вислогрудых. О Небо, отыщется ли среди твоих порождений более
мерзкое?!
А Сероглазая... Большелобый снова глянул на Сероглазую, и сразу забыл
все - и позор, и боль, и отвратительную свою победительницу. Потому, что
это была Сероглазая. Потому, что она была, ходила по земле, жила. А
значит, было для чего жить и Большелобому.
И Рваная Грудь тоже смотрела на Сероглазую, только иначе - с бешеной
злобой.
А Сероглазая не смотрела ни на Рваную Грудь, ни на Большелобого. Она
смотрела на тучи.
Бешенство клокотало в глотке Рваной Груди, пузырилось на ее губах
клочьями желтой пены, и она сплевывала эту пену в Сероглазую вместе с
визгливыми выкриками:
- Я говорила тебе! Столько раз говорила, сколько листьев на дереве,
сколько травы в лесу! Я говорила: "Не подпускай к себе этого пожирателя
жаб!" А ты?! Может, ты глухая?! Или ты больше не понимаешь слова?!
Сероглазая нехотя шевельнула губами:
- Твои слова - да.
- Я научу тебя понимать их снова. - Рваная Грудь будто бы вдруг
успокоилась, будто даже ласковость появилась в ее голосе, и это было
страшнее, чем яростный вопль. - Научу! Я буду драть твою поганую шкуру,