"Федор Чешко. Урман" - читать интересную книгу автора

набить живым мясом ссохшееся голодное брюхо исхитрится совершить невозможное
и для человека, и даже для Злых.
И все-таки редко, очень редко сбывались волчьи надежды. С первым светом
ночные сторожа разбредались по избам - спать, но вместо них на тын залезали
подростки, готовые поднять крик при виде малейшей опасности; а родовичи,
уходящие по надобным общине делам к реке или в лес, сбивались в немаленькие
ватаги - при оружии, при смелеющих днем собаках... Да и мало по ранней
весенней поре было у людей дела вне града. Пушная охота закончилась
(звериный мех плошает перед линькой), добыча пролетной птицы покуда не
начиналась. Ягодникам, бортникам, углежогам еще нечего было делать в лесу.
Дровяные да мясные припасы тоже не исчерпались - очень редки бывали
неизобильные годы, когда добытого с осени и в начале зимы не хватало до
прочного тепла; дровами же среди буйного леса не запасется с избытком только
ленивый либо вовсе безрукий.
Вот на рыбную ловлю ходили, но опять же ватагами: одному, без невода -
с острогой либо с удой - на реке недобычливо. И женщины частенько выбирались
на берег стирать да ворошить на влажном речном ветру залежавшуюся по ларям
летнюю одежку - снова-таки под охраной оружных мужиков.
Так что зря, зря волки изнуряли себя попытками подстеречь неосторожного
человека - потому и редка была среди родовичей неосмотрительность, что
беспечным выпадал очень недолгий век. Позже, теплой порой, волчья тяга к
человеческому жилью обретала новый смысл: люди начинали гонять на вольный
выпас дожившую до густотравья скотину. Теперь же лес был слишком скуден
кормом, и не имело смысла ради несытной пастьбы рисковать малочисленной
живностью. И без помощи волчьих клыков зимняя проголодь унесла почти
половину лошадей и не менее трети кудлатых да клыкастых полудиких свиней -
это несмотря на то, что многие родовичи начали разорять травяные и камышовые
крыши, жертвуя теплом жилищ ради сытости изможденной скотины.
Да, весна выдалась гниловатая, долгая. А в общем-то, мало чем была она
примечательна, весна эта. Почти такие же заботы донимали общинников и в
прошлом году, и в запрошлом, и в за-запрошлом, и в за-за-за...
Вот только слухи...
Кто-то якобы слыхал да видал, как однажды ночью на подворье углежога
Шалая черный кабан по-песьи выл на ясные звезды.
Кто-то якобы заметил в грязи близ причальных мостков чудной след:
словно бы прошло там нечто, у которого вместо лап крохотные детские кулачки
(бабы потом дня три отказывались ходить к реке - боялись Кикиморы).
Кто-то якобы средь бела дня и чуть ли не на самой градской поляне
натолкнулся на великанского красно-рыжего волка, не отбрасывающего тени, -
натолкнувшийся от испугу сомлел, а когда очнулся, чудовище исчезло, не
оставив по себе ни следа, ни хоть единой мятой травинки.
И еще якобы кто-то своими ушами слышал, как волхв Белоконь говорил
родовому старейшине: "Плохая нынче весна. Такой плохой никогда еще не
случалось".
Старики морщились, пренебрежительно хмыкали. Другое-то все ладно, чего
не бывает... Спьяну, впотьмах да издали псину счесть кабаном; боги знают за
что принять следы ребячьей игры в грязи; внезапно наскочив на волка, от
испуга увидеть невесть какую жуть - нежданный страх зренью лукавый
обманщик... Но вот чтоб Белоконь этакое отпустил с языка?! Вранье! Премудрый
волхв не стал бы опрометчивыми словами накликать-приманывать беды!