"Гильберт Кийт Честертон. Странное преступление Джона Боулнойза [цикл о Брауне]" - читать интересную книгу автора

Потом внимательно посмотрел на нее и прибавил: - Я вижу, вы
уже знаете о сэре Клоде.
- Откуда вы знаете, что я знаю? - очень спокойно
спросила она.
Он ответил вопросом на вопрос:
- Вы видели мужа?
- Муж дома, - сказала миссис Боулнойз. - Он здесь ни при
чем.
Священник не ответил, и женщина подошла ближе, лицо ее
выражало какую-то удивительную силу.
- Сказать вам еще кое-что? - спросила она, и на губах ее
даже мелькнула несмелая улыбка. - Я не думаю, что это
сделал он, и вы тоже не думаете.
Отец Браун ответил ей долгим серьезным взглядом и еще
серьезней кивнул.
- Отец Браун, - сказала она, - я расскажу вам все, что
знаю, только сперва окажите мне любезность объясните, почему
вы не поверили, как все остальные, что это дело рук
несчастного Джона? Говорите все, как есть. Я знаю, какие
ходят толки, и, конечно, по видимости, все против него.
Отец Браун, явно смущенный, провел рукой по лбу.
- Тут есть два совсем незначительных соображения, -
сказал он. - По крайней мере, одно совсем пустячное, а
другое весьма смутное. И, однако, они не позволяют думать,
что убийца - мистер Боулнойз. - Он поднял свое круглое
непроницаемое лицо к звездам и словно бы рассеянно
продолжал: - Начнем со смутного соображения. Я верю в
смутные соображения. Все то, что "не является
доказательством", как раз меня и убеждает. На мой взгляд,
нравственная невозможность - самая существенная из всех
невозможностей. Я очень мало знаю вашего мужа, но это
преступление, которое все приписывают ему, в нравственном
смысле совершенно невозможно. Только не думайте, будто я
считаю, что Боулнойз не мог так согрешить. Каждый может
согрешить... Согрешить, как ему заблагорассудится. Мы
можем направлять наши нравственные побуждения, но коренным
образом изменить наши природные наклонности и поведение мы
не в силах. Боулнойз мог совершить убийство, но не такое.
Он не стал бы выхватывать шпагу Ромео из романтических
ножен, не стал бы разить врага на солнечных часах, точно на
каком-то алтаре; не стал бы оставлять его тело среди роз, не
стал бы швырять шпагу. Если бы Боулнойз убил, он сделал бы
это тихо и тягостно, как любое сомнительное дело - как он
пил бы десятый стакан портвейна или читал непристойного
греческого поэта. Нет, романтические сцены не в духе
Боулнойза. Это скорей в духе Чэмпиона.
- Ах! - вырвалось у женщины, и глаза ее заблестели,
точно бриллианты.
- А пустячное соображение вот какое, - сказал Браун. -
На шпаге остались следы пальцев. На полированной