"Гилберт Кийт Честертон. Пролог ("Четыре праведных преступника" #1)" - читать интересную книгу автора

вернуться к Пану. Она не слышала, что он умер.
- Умер! - не без злости сказал высокий. - Да он воняет на всю улицу!
Четверо друзей графа де Марийяка очень удивили журналиста. Дружили они
и между собой, это было видно; но такие люди, в сущности, не могли бы и
познакомиться. Сам Марийяк его не удивил - разве что оказался беспокойней и
встрепанней, чем на красивых портретах, но это можно было объяснить тем, что
он постарел, да и устал за день. Кудрявые волосы не поседели и не поредели,
но в остроконечной бородке виднелись серебряные нити, глаза были немного
запавшие, взгляд - более беззащитный, чем предвещали твердость и быстрота
движений. Словом, он был, скажем так, в образе; другие же - нет и нет.
Только один из них мог принадлежать к высшему свету, хотя бы к высшему
офицерству. Стройный, чисто выбритый, очень спокойный, он поклонился
журналисту сидя, но так и казалось, что, если бы он встал, он бы щелкнул
каблуками. Трое других были истинные англичане, но только это их и
объединяло.
Один был высок, широк, немного сутул, немного лысоват. Удивляла в нем
какая-то пыльность, которую мы нередко видим у очень сильных людей, ведущих
сидячий образ жизни; возможно, он был ученым, скорее всего - неизвестным или
хотя бы странноватым, возможно - тихим обывателем с невинным хобби. Трудно
было представить, что у них общего с таким метеором моды, как граф. Другой,
пониже, но тоже почтенный и никак не модный, был похож на куб; такие
квадратные лица и квадратные очки бывают у деловитых врачей из предместья.
Четвертый был каким-то обтрепанным. Серый костюм болтался на его длинном
теле, а волосы и бородку могла бы оправдать лишь принадлежность к богеме.
Глаза у него были удивительные - очень глубокие и очень яркие, и газетчик
смотрел на них снова и снова, словно его притягивал магнит.
Вместе, вчетвером, эти люди озадачивали м-ра Пиньона. Дело было не
только в их социальном неравенстве, но и в том, что они, причем - все,
вызывали представление о чем-то чистом и надежном, о ясном разуме, о тяжком
труде. Приветливость их была простой, даже скромной, словно с газетчиками
говорили обычные люди в трамвае или в метро; и когда, примерно через час,
они пригласили его пообедать тут же, в клубе, он нисколько не смутился, что
было бы естественно перед легендарным пиром, который подходит друзьям
Марийяка.
Серьезно или не серьезно относился граф к новой драме, к обеду бы он
отнесся со всей серьезностью. Он славился эпикурейством, и все гурманы
Европы глубоко почитали его. Об этом и заговорил квадратный человек, когда
сели за стол.
- Надеюсь, вам понравится наш выбор, - сказал он гостю. - Если бы
Марийяк был здесь, он повозился бы над меню.
Американец вежливо заверил, что всем доволен, но все же спросил:
- Говорят, он превратил еду в искусство?
- О, да, - отвечал человек в очках. - Все ест не вовремя. Видимо, это -
идеал.
- Наверно, он тратит на еду много труда, - сказал Пиньон.
- Да, - сказал его собеседник. - Выбирает он тщательно. Не с моей точки
зрения, конечно, но я - врач.
Пиньон не мог оторвать глаз от небрежного и лохматого человека. Сейчас
и тот смотрел на него как-то слишком пристально, и вдруг сказал:
- Все знают, что он долго выбирает еду. Никто не знает, по какому он