"Гилберт Кийт Честертон. Пять праведных преступников" - читать интересную книгу автора

- Что ж, - сказал один из них, - плохой человек пошел смотреть плохую
пьесу с другими плохими людьми.
- Да, - проворчал другой, покрупнее, стоявший перед камином, - а хуже
всех - автор, мадам Праг. Вероятно, она сама называет себя авторессой.
Культура у нее есть, образования - нет.
- Он всегда ходит на премьеру, - сказал третий. - Наверное, думает,
что ею все и ограничится.
- Какая это пьеса? - негромко спросил журналист. Он был учтив,
невысок, а профиль его казался четким, как у сокола.
- "Обнаженные души", - ответил первый и хмыкнул. - Переделка для сцены
прославленного романа "Пан и его свирель". Сама жизнь.
- Смело, свежо, зовет к природе, - прибавил человек у камина. - Вечно
я слышу про эту свирель!..
- Понимаете, - сказал второй, - мадам Праг такая современная, что
хочет вернуться к Пану. Она не слышала, что он умер.
- Умер! - не без злости сказал высокий. - Да он воняет на всю улицу!
Четверо друзей графа де Марийяка очень удивили журналиста. Дружили они
и между собой, это было видно; но такие люди, в сущности, не могли бы и
познакомиться. Сам Марийяк его не удивил - разве что оказался беспокойней и
встрепанней, чем на красивых портретах, но это можно было объяснить тем,
что он постарел, да и устал за день. Кудрявые волосы не поседели и не
поредели, но в остроконечной бородке виднелись серебряные нити, глаза были
немного запавшие, взгляд - более беззащитный, чем предвещали твердость и
быстрота движений. Словом, он был, скажем так, в образе; другие же - нет и
нет. Только один из них мог принадлежать к высшему свету, хотя бы к высшему
офицерству. Стройный, чисто выбритый, очень спокойный, он поклонился
журналисту сидя, но так и казалось, что, если бы он встал, он бы щелкнул
каблуками. Трое других были истинные англичане, но только это их и
объединяло.
Один был высок, широк, немного сутул, немного лысоват. Удивляла в нем
какая-то пыльность, которую мы нередко видим у очень сильных людей, ведущих
сидячий образ жизни; возможно, он был ученым, скорее всего - неизвестным
или хотя бы странноватым, возможно - тихим обывателем с невинным хобби.
Трудно было представить, что у них общего с таким метеором моды, как граф.
Другой, пониже, но тоже почтенный и никак не модный, был похож на куб;
такие квадратные лица и квадратные очки бывают у деловитых врачей из
предместья. Четвертый был каким-то обтрепанным. Серый костюм болтался на
его длинном теле, а волосы и бородку могла бы оправдать лишь принадлежность
к богеме. Глаза у него были удивительные - очень глубокие и очень яркие, и
газетчик смотрел на них снова и снова, словно его притягивал магнит.
Вместе, вчетвером, эти люди озадачивали м-ра Пиньона. Дело было не
только в их социальном неравенстве, но и в том, что они, причем - все,
вызывали представление о чем-то чистом и надежном, о ясном разуме, о тяжком
труде. Приветливость их была простой, даже скромной, словно с газетчиками
говорили обычные люди в трамвае или в метро; и когда, примерно через час,
они пригласили его пообедать тут же, в клубе, он нисколько не смутился, что
было бы естественно перед легендарным пиром, который подходит друзьям
Марийяка.
Серьезно или не серьезно относился граф к новой драме, к обеду бы он
отнесся со всей серьезностью. Он славился эпикурейством, и все гурманы