"Гильберт Кийт Честертон. Бездонный холодец [цикл о Брауне]" - читать интересную книгу автора

иллюзии легко принять за идеалы. И, уж во всяком случае,
иллюзии эти лучше, чем действительность. Но испытываешь
пренеприятное чувство ответственности, когда развенчиваешь в
глазах юноши идеал, пускай самый ничтожный.
- Какого же рода эта ответственность?
- Тут очень легко столь же бесповоротно толкнуть его на
куда худшую дорогу, - отвечал Фишер. - Дорогу поистине
бесконечную - в бездонную яму, в такую же темную пропасть,
как вот этот Бездонный Колодец.
В ближайшее две недели Фишер не виделся со своим другом,
а потом встретил его в садике, разбитом при клубе, со
стороны, противоположной полю для гольфа, - в садике этом
ярко пестрели и благоухали субтропические растения,
озаренные заходящим солнцем. При этой встрече
присутствовали еще двое мужчин, один из которых был недавно
прославившийся заместитель главнокомандующего Том Трейверс,
ныне известный каждому, худощавый, темноволосый, рано
состарившийся человек, чей лоб прорезала глубокая морщина, а
черные усы устрашающе топорщились, придавая лицу свирепое
выражение. Все трое пили черный кофе, который им подал
араб, временно служивший официантом при клубе, но всем
знакомый и даже почитаемый как старый слуга генерала. Звали
его Сайд, и он выделялся среди своих соплеменников
невероятно длинным желтоватым лицом и плоским, высоким лбом,
какой изредка бывает у обитателей тех мест, причем, несмотря
на добродушную улыбку, он странным образом производил
зловещее впечатление. - Почему-то этот малый всегда кажется
мне подозрительным, - заметил Грейн, когда слуга ушел. -
Сам понимаю, что это несправедливо, ведь он, без сомнения,
горячо предан Гастингсу и даже, говорят, однажды спас ему
жизнь. Но такое свойство присуще многим арабам - они хранят
верность только одному человеку. Я не могу избавиться от
ощущения, что всякому другому он готов перерезать глотку, и
притом самым коварным образом.
- Помилуйте, - сказал Трейверс с кислой улыбкой, - коль
скоро он не трогает Гастингса, прочее общественность не
волнует.
Воцарилось неловкое молчание, и тут всем вспомнилась
славная битва, а потом Хорн Фишер произнес, понизив голос:
- Газеты не представляют собой общественности, Том. На
этот счет можете быть спокойны. А среди вашей
общественности решительно все знают истинную правду.
- Пожалуй, сейчас нам не стоит больше говорить о
генерале, - заметил Грейн. - Вот он как раз выходит из
клуба.
- Но идет не сюда, - сказал Фишер. - Он просто-напросто
провожает свою благоверную до автомобиля.
И в самом деле, при этих словах из дверей клуба вышла
дама, причем супруг с поспешностью опередил ее и открыл
перед ней садовую калитку. Она тем временем обернулась и