"Гилберт Кийт Честертон. Грехи графа Сарадина" - читать интересную книгу автора

иногда дар левитации, умели держаться в воздухе. Это лишь часть той победы
над материей, на которой зиждется наша сокровенная мудрость. Несчастная
Полина была порывиста и горда. По правде говоря, она постигла тайны не так
глубоко, как думала. Когда мы спускались в лифте, она часто мне говорила,
что, если воля твоя сильна, ты слетишь вниз, как перышко. Я искренне верю,
что, воспаривши духом, она дерзновенно понадеялась на чудо. Но воля или
вера изменили ей, и низший закон, страшный закон материи взял свое. Вот и
все, господа. Это печально, а по-вашему - и самонадеянно, и дурно, но
преступления здесь нет, и я тут ни при чем. В отчете для полиции лучше
назвать это самоубийством. Я же всегда назову это ошибкой подвижницы,
стремившейся к большему знанию и к высшей, небесной жизни.
Фламбо впервые видел, что друг его побежден. Отец Браун сидел тихо и
глядел в пол, страдальчески хмурясь, словно стыдился чего-то. Трудно было
бороться с ощущением, которое так властно поддержали крылатые слова
пророка: тот, кому положено подозревать людей, побежден гордым, чистым
духом свободы и здоровья. Наконец священник сказал, моргая часто, как от
боли:
- Ну что ж, если так, берите это завещание. Где же она, бедняжка, его
оставила?
- На столе, у двери,- сказал Калон с той весомой простотой, которая сама
по себе оправдывала его.- Она мне говорила, что напишет сегодня утром, да
я и сам видел ее, когда поднимался на лифте к себе.
- Дверь была открыта? - спросил священник, глядя на уголок ковра.
- Да,- спокойно ответил Калон.
- Так ее и не закрыли...- сказал отец Браун, прилежно изучая ковер.
- Вот какая-то бумажка,- проговорила непонятным тоном мрачная Джоан Стэси.
Она прошла к столу сестры и взяла листок голубой бумаги. Брезгливая ее
улыбка совсем не подходила к случаю, и Фламбо нахмурился, взглянув на нее.
Пророк стоял в стороне с тем царственным безразличием, которое его всегда
выручало. Бумагу взял Фламбо и стал ее читать, все больше удивляясь.
Поначалу было написано, как надо, но после слов "отдаю и завещаю все, чем
владею в день смерти" буквы внезапно сменились царапинами, а подписи
вообще не было. Фламбо в полном изумлении протянул это другу, тот
посмотрел и молча передал служителю солнца.
Секунды не прошло, как жрец, взвихрив белые одежды, двумя прыжками
подскочил к Джоан Стэси. Синие его глаза вылезли из орбит.
- Что это за шутки? - орал он.- Полина больше написала!
Страшно было слышать его новый, по-американски резкий говор. И величие, и
велеречивость спали с него, как плащ.
- На столе ничего другого нет,- сказала Джоан и все с той же
благосклонно-язвительной улыбкой прямо посмотрела на него.
Он разразился мерзкой, немыслимой бранью. Страшно и стыдно было видеть,
как упала с него маска, словно отвалилось лицо.
- Эй, вы! - заорал он, отбранившись.- Может, я и мошенник, а вы - убийца!
Вот вам и разгадка, без всяких этих левитаций! Девочка писала завещание...
оставляла все мне... эта мерзавка вошла... вырвала перо... потащила ее к
колодцу и столкнула! Да, без наручников не обойдемся!
- Как вы справедливо заметили,- с недобрым спокойствием произнесла мисс
Джоан,- ваш клерк - человек честный и верит в присягу. Он скажет в любом
суде, что я приводила в порядок бумаги за пять минут до смерти сестры и