"Г.К.Честертон "Шар и крест" ("The Ball and the Cross")" - читать интересную книгу автора

- Простите меня,- послышалось из белых зарослей,- значит, вы подняли меня
в небеса, чтобы я пожил среди людей?
- Занятный вопрос, в узком схоластическом духе,- отвечал профессор.- Что
ж, я докажу мою мысль, исходя из вашей. Ваша религия, насколько мне
известна, считает небо символом и даже источником правды и милости. Ну
вот, вы - в небе, судите сами. Небо жестоко. Пространство страшнее тигра
или чумы. Надежды в нем не больше, чем в аду, а правды тоже. Если для
несчастного потомка обезьяны есть утешение и упование, оно - на земле, и...
- Простите, что прерву вас,- сказал отец Михаил,- но я всегда замечал...
- Так, так! - подбодрил его профессор.- Люблю ваши немудреные мысли!..
- Вы так прекрасно говорите,- продолжал монах,- и вы, и вся ваша школа...
но я припомнил ее историю и пришел к странным выводам, которые нелегко
передать, особенно на чужом языке.
- Слушаю, слушаю! - все подбадривал его ученый.- Итак?
- Я заметил,- мягко промолвил отец Михаил,- что особенно красиво вы
проповедуете как раз тогда, когда... ну, как бы это сказать?
- Прошу, прошу, договаривайте! - нетерпеливо вставил профессор.
- Словом, ваш аэроплан сейчас во что-то ударится,- закончил монах,-
простите, что я об этом говорю, но лучше вам знать заранее... -
Профессор вскрикнул и пригнулся к рулю. Последние десять минут они летели
вниз сквозь кручи и пещеры облаков. Теперь, за лиловатым туманом, словно
островок в облачном море, темнело что-то вроде макушки огромного шара.
Глаза профессора блеснули огнем безумия.
- Новая планета! - закричал он.- Я назову ее моим именем. Да, именно ей, а
не пошлой Венере, пристало называться светоносной, денницей, светилом
зари. Здесь не будет суеверий, здесь не будет богов, здесь человек станет
невинным и безжалостным, как полевой цветок, здесь человеческий разум...
- Простите,- несмело сказал монах,-- там что-то торчит...
- И верно,- согласился профессор (очки его сверкнули ученым восторгом),-
что бы это могло быть?
Тут он дико закричал и выпустил руль. Монах не очень удивился, ибо привык
в своем отсталом краю, что некоторые созданья кричат именно при виде этого
предмета. Он устало взялся за руль, и как раз вовремя, чтобы аэроплан не
врезался в купол собора.
Тусклое море облаков лежало почти у самой его вершины, и крест на макушке
шара казался буйком среди свинцовых волн. Когда аэроплан подлетел к ним
вплотную, облака стали четкими, словно камни на серой равнине. Лететь
сквозь них было неприятно, словно древний утес оказался куском масла или,
точнее, взбитым белком. Однако еще удивительнее были мгновенья, когда
внезапный и удушливый сумрак сменился бурным туманом, который где-то
пониже как бы разгорался, обращаясь в огонь. Сквозь плотную лондонскую
мглу сверкали огни, сливавшиеся в квадраты и полосы. Можно было сказать,
что мгла утопает в пламени; можно было сказать, что пламя подожгло мглу.
Самолет летел рядом с куполом, который, словно морское чудовище,
возвышался над морем улиц или, если хотите, висел в беззвездном небе, ибо
туман скрыл звезды от отца Михаила и профессора Л.
Монах и ученый пролетели от купола так близко, что профессор, оставив руль
на секунду, оттолкнулся от него, как отталкивается от берега тот, кто
правит лодкой. Крест, тонувший во мраке, казался снизу и больше, и
причудливей.