"Г.К.Честертон. Честный шарлатан" - читать интересную книгу автора

казалось, что спорить из-за таких картин так же бессмысленно, как обсуждать
нравственную сторону турецкого ковра. Однако спор ее расстроил - отчасти
потому, что огорчил отца; и она подошла к сплошному окну, отделявшему студию
от запертого сада, и хмуро вгляделась во мглу.
Сперва ее удивило, что ветра нет, а листья, освещенные луной,
шевелятся. Потом она поняла, что в саду тихо и шевелятся только ветви
безымянного дерева. На секунду ей стало страшно, как в детстве, - ей
показалось, что оно умеет двигаться, словно зверь, или шевелить сучьями,
словно гигантский веер. Вдруг его силуэт изменился, будто внезапно выросла
новая ветка, и Энид увидела, что на дереве кто-то сидит. Он раскачивался,
как обезьяна, потом спрыгнул, пошел к окну, и она поняла, что это человек.
Непонятный ужас охватил ее - так бывает, когда лицо друга искажается в
страшном сне. Джон Джадсон подошел к закрытому окну и заговорил, но она не
услышала слов. Губы, беззвучно шевелящиеся у невидимой преграды, были
ужасней всего, словно Джадсон стал немым, как рыба; и лицо его было бледным,
как брюхо глубоководных рыб.
Энид быстро открыла окно. Но рассердиться она не успела - Джадсон
крикнул:
- Ваш отец... Он, должно быть, сумасшедший!
Вдруг он замолчал, словно удивился собственным словам, провел рукой по
крутому лбу, пригладил короткие волосы и сказал иначе:
- Он должен быть сумасшедшим.
Энид почувствовала, что эта фраза - другая, чем первая. Но не скоро,
очень не скоро поняла она, в чем разница и что произошло между первой фразой
и второй.

ДУОДИАПСИХОЗ

Энид Уиндраш была не чужда человеческих слабостей. Она умела сердиться
по-всякому; но сейчас ее обуял гнев всех степеней и оттенков. Ее рассердило,
что к ним зашли так поздно и при этом через окно; ее рассердило, что
пренебрегли желаньями ее отца; ее рассердило, что она испугалась; ее
рассердило, наконец, что бояться было нечего. Но, повторяем, она была не
чужда человеческих слабостей, и больше всего ее рассердило, что неурочный
гость не обращает на ее гнев ни малейшего внимания. Он сидел, упершись
локтями в колени и сжав кулаками голову, и не скоро, очень не скоро бросил
нетерпеливо:
- Вы что, не видите? Я думаю.
Тут он вскочил, как всегда, энергично, подбежал к одному из
неоконченных полотен и уставился на него. Потом осмотрел второе, третье,
четвертое. Потом обернулся к Энид - лицо его внушало не больше бодрости, чем
череп и кости, - и сказал:
- Ну, попросту говоря, у вашего отца дуодиапсихоз.
- Вы считаете, что это и значит "говорить попросту"? - поинтересовалась
она.
Но он продолжал глухо и тихо:
- Это началось с древесного атавизма.
Ученым не следует говорить понятно. Последние два слова были ей знакомы
- как-никак, мы живем в эру популярной науки, - и она взвилась, как пламя.
- Вы смеете намекать, - закричала она, - что папа хочет жить на дереве,