"Георгий Прокофьевич Чиж. К неведомым берегам " - читать интересную книгу авторадело. Но легче на душе не становилось. Особенно тяжелы были долгие поездки в
Охотск, на постройку трех кораблей. "Какой исход? - задавал себе Шелихов один и тот же мучительный вопрос, бывало трясясь верхом по бесконечным лесным тропинкам, болотам и горам к Охотску. - Какой исход?.. Неужели придется бросить ее одну в Иркутске на три-четыре года? Ведь это значит потерять ее навсегда... Взять с собой?.. Но ведь не потащишь же ее на аркане. А загубить ее жизнь... За что? За то, что доверилась, отдала свое сердце, юная, неопытная? Да и чем она виновата, что бог сотворил ее веселой и на редкость красивой?" Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых детей? Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние известия оттуда бодрили. "Зиму, почитай, всю не переставали строить, потому морозов лютых не было, даже пурга докучала мало. К пасхе надеемся все справить. Начинать грузить без вас не полагаем", - писал из Охотска доверенный Григория Ивановича. Прочитав письмо, Григорий Иванович в изнеможении откинулся на спинку кресла. Наступал момент, которого он так боялся, - решительный разговор с женой. Держа письмо в руках, он прошел к Наталье Алексеевне. На коленях у нее сидела Дунюшка. Надувая щеки, девочка разбрызгивала во все стороны жидкую кашку и хохотала, нисколько не боясь притворных угроз матери. Стараясь не обнаружить своего волнения, Григорий Иванович бросил письмо на стол и сосредоточиться, но собраться с мыслями не удавалось... А перед Натальей Алексеевной в это время стояла помогавшая по хозяйству молодая жена лекаря Бритюкова. На имя Бритюковых секретно пришло письмо от Михайлы Сергеевича Голикова, успевшего вскружить Наталье Алексеевне голову заманчивыми перспективами широкой, веселой жизни в Петербурге. "Думаю и день и ночь только о Вас, - писал он, - без Вас жизни не чаю, а окружающие подозревают - хочу бежать от долгов. Пускай их думают, что хотят, только учредили слежку, чтобы воспрепятствовать моему отъезду. К пасхе рассчитываю быть в Иркутске, если еще не забыла меня, горячо любимая, единственная. В мыслях осыпаю бесконечными поцелуями. Увезу мою единственную!" Наталья Алексеевна уткнула пылающее лицо в теплый животик подхваченной на руки Дунюшки, но покрасневшие краешки ушей выдавали ее бедовой пройдохе Бритюковой. Не обманула Бритюкову ни возня с плачущей Дунюшкой, ни даже сказанное вслух в сторону: "Вот пристал-то, чудак!.." Придя в себя, с одним скомканным письмом в кармане, с другим в руке, Наталья Алексеевна прошла к мужу. - Ну что же, хорошо, - сказала она, кладя охотское письмо на стол, - значит, к пасхе нам надо готовиться к выезду... - и, видя изумление в расширенных глазах мужа, спросила: - Что ты на меня уставился? - Ты сказала, нужно готовиться... нам? - смущенно проговорил Шелихов. - Неужели ты мог предположить, что я останусь здесь одна без тебя? Григорий Иванович изумился еще больше и невнятно пролепетал: - А как же дети? |
|
|