"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

будут "давать" хлеб по карточкам.
Это был сентябрь сорок первого года, бои шли уже под Киевом. Абраму
Ефимовичу предстояло еще после ночного стояния в очереди идти на работу, он
был зол и сказал, что лучше уж пусть поскорей приходят немцы. И если его
семье будет тогда полагаться не по триста граммов хлеба, как сейчас, а по
двести, потому что они евреи, то свои восемьсот грамм на четырех человек он
будет получать без всяких очередей. Потому что немцы - очень организованный
народ, у них порядок должен быть во всем. А очередь за хлебом по карточкам -
это советское безобразие...

Многие уезжали в эвакуацию со своими заводами или учреждениями. Бабушка
сушила из сэкономленного хлеба сухари, говорила "не знаю..." и вспоминала,
как в 1918 году в Житомире тоже стояла какое-то время немецкая армия, и
ничего - офицеры были вполне приличные люди. Отец пожимал плечами и о чем-то
советовался с сослуживцами. Он работал в юридической консультации, был
защитником, так раньше называли адвокатов.
"Если завтра война, всколыхнется страна..." А дальше, согласно этой
песне, "и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим
ударом...". Ну хорошо, пусть временное отступление. Я был уверен, что скоро
всё изменится и фашистов прогонят. [10]
Занятия в школе не начинались. Одноклассники, уезжавшие со своими
родителями, не вызывали у меня зависти или презрения. Мне это представлялось
чем-то вроде отступления по приказу. И соответственно, я немного даже
гордился - а я вот не уезжаю, "я не отступаю". Но как бы там ни было, а все
у нас дома хорошо понимали, что никак нельзя так вот просто, даже ненадолго,
остаться при немцах маме. Хотели подделать ее паспорт: стереть слово
"еврейка" и вписать "русская" или "украинка". Ни отец, ни мама, ни тем более
бабушка, с тушью обращаться не умели. Дали мне. Я попробовал для начала
смыть какую-то точку или хвостик буквы в другом месте. Сразу полезло пятно,
а то, чем пишут в паспорте, не поддалось нисколько. Ничего не вышло и из
попытки соскоблить какую-нибудь букву - сразу делалось заметно.
Потом, когда уже стало ясно, что Красная Армия уходит, а мы никуда не
уехали, паспорт "потеряли" - изорвали на кусочки и сожгли их. А живший в
нашем же доме служащий домоуправления, как тогда назывались будущие ЖЭК, РЭУ
и так далее, старый уже человек Иван Иванович Полунин тайно выдрал в домовой
книге страницу, на которой были записаны сведения из маминого паспорта. И
заполнил все заново на другой странице. Как это можно было сделать
незаметно? Может быть, наша семья была записана на последней заполненной
странице, а дальше шли уже пустые, потому что буква "Ч" в конце алфавита.
Или потому что номер нашей квартиры был один из последних в доме. Точно не
знаю.

В конце октября (в теперешней энциклопедии написано, что 25-го) в
Харьков вошла немецкая армия. За несколько дней до этого не стало
электричества; все знали, что электростанцию взорвали. Перестала идти вода,
еле-еле текла из крана только в подвале. Заводы еще с лета эвакуировались, и
последние несколько дней в городе было безвластие - какие-то типы бегали по
улице и били окна; магазины, если там еще что-то оставалось, разграбили. С
кондитерской фабрики жители тащили целыми мешками какао-бобы.
Во второй половине дня мы увидели сверху, из окна нашей квартиры на