"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

которым мы пришли - лопаты у нас нет, - гнется; выковырять из земли грязную
замерзшую свеклину трудно. За два часа работы - я пытаюсь рыть мерзлую
землю, отец кладет добычу в торбу и волочит ее по полю за мной - набирается
с грехом пополам [14] десятка два этих корнеплодов. Мы тащим добычу домой,
отец едва плетется...
Бабушка и мама качают головами. Вечером растапливают чем-то плиту -
почти во всех квартирах их, к счастью, не разрушили, когда год или два назад
проводили чудо науки и техники - газ. Бабушка, замечательно умеющая
готовить, колдует с нашей добычей, неодобрительно качая головой. Вечером на
столе появляется сковородка с неаппетитно выглядящими серыми кусочками
неизвестно чего. Едим. Обещанный "вкус тушеного мяса", мягко говоря, не
ощущается. Довольно противно и никакой сытости.

День или два вода еще шла из кранов еле-еле, потом перестала течь
совсем. Весь дом ходил в подвал с ведрами. Потом и тот кран опустел. Нашлась
какая-то колонка - кран с водой в переулке не очень далеко от нашей улицы, и
там стали собираться длиннющие очереди людей с ведрами. Потом воды не стало
и в колонке, и всем пришлось ходить "вниз" - в низину за городским садом,
километра за два от нашей улицы. Когда выпал снег, ведро или бачок можно
было везти на санках, а до тех пор носили в руках. Причем воду могли по
дороге отобрать немецкие солдаты, у них ее тоже не было.
Один из них и забрал у меня однажды два ведра воды, которые я пер
оттуда, из низины. Это случилось почти у самого дома.
Отобрал, можно сказать, еще по-благородному: заставил вылить воду в
какой-то их бак, а ведра оставил мне. Возненавидел я его всей возможной в
мои пятнадцать лет ненавистью и очень долго относил ее ко всем
соотечественникам того солдата.

Прошло совсем немного времени после того, как к отцу приходили
просители за посаженного полицаями Гришку. И однажды в нашем доме, как,
наверное, и везде, жильцы стали шепотом передавать друг другу, что на
площади Дзержинского казнили людей. Мы с соседскими мальчишками пошли туда
узнать. По улице в ту сторону молча шло довольно много людей, и сразу
чувствовалось, что ничего хорошего нас там не ожидает.
Так оно и оказалось. На известном всему городу доме обкома партии к
перилам балкона были привязаны толстые [15] веревки. На них висели мертвые
люди со связанными за спиной руками. У каждого на груди - кусок фанеры с
крупной надписью. На одной из этих фанерок было написано корявыми буквами,
что Григорий такой-то - это был сын той тетки, что приходила искать защиты у
моего отца, фамилию их я не помню, - "повешен как убийца и поджигатель".
Так эта новая власть заявляла нам о себе.

Ночью проснулись от сильного грохота. Взрыв! В окно было видно, как за
домами, наверное на соседней улице, к небу поднимается столб пламени. Все
уверены, что "взорвалось у них" - у германской армии. Где-то воет сирена,
проносятся машины.
Пожар продолжался до рассвета.
А утром из квартиры в квартиру шепотом передавали: взорвался "дом
Косиора", известный всему городу особняк секретаря украинского ЦК,
исчезнувшего, как многие другие, в конце тридцатых. После него в особняке