"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

поселялся каждый следующий главный партийный секретарь - уже обкома, после
того как столица Украины перешла в Киев. И немцы, конечно, тоже заняли этот
дом под какой-то свой штаб.
Очень скоро стало известно, что немецкие военные начальники там же, в
своем штабе, и жили. Теперь их хоронят в городском саду. Ставят таблички:
генерал такой-то, полковник такой-то. И так далее, десятка два табличек.
Все уверены, что в городе действуют партизаны, и ждут. Но взрывы не
повторяются.

Скоро у нас дома не осталось никакой еды. Продать что-нибудь из вещей в
городе практически невозможно. Да и пытаться бессмысленно - не дадут ни
гроша. Надо идти в деревню - "менять": городские вещи, например хорошую
одежду, на продукты питания. Меня соглашается взять с собой пожилой дядька
Валентин Николаевич из соседнего дома, у него в деревне родственники.
Все уже знают: чтобы идти за город, нужно разрешение. За ним обращаются
в районную управу. Выстаиваю в очереди, показываю метрику. В то "старое
доброе время", когда я родился, в свидетельстве о рождении ничего не
писалось про национальность родителей, так что в этом смысле со мной было
все в порядке. Мне выдали справку, в ней написано [16] (по-украински,
конечно), что мне разрешено до такого-то числа выходить за пределы города
Харькова.
В дорогу у меня было крутое яйцо, наверное из каких-то бабушкиных
тайных запасов, и кусок макухи. (Объяснение для сегодняшнего поколения:
макуха - это жмых семян подсолнечника. То, что остается, когда их на
маслобойной фабрике дробят и отжимают из них будущее постное масло.
Вперемешку с лузгой, естественно. Макуха была одним из немногих продуктов,
которые продавались за советские деньги на возобновившемся вскоре после
прихода немцев харьковском главном рынке, именовавшемся "Благбаз":
Благовещенский базар, такое вот христианско-советское сложное слово по имени
находящейся рядом с рынком церкви. Продавали макуху плоскими кусками; часто
круглыми, похожими на точильный камень. Она пахла подсолнечным маслом. Когда
грызешь и понемножку прожевываешь, очень даже забивает голод, хотя и не
надолго.)

Прошагав целый день, мы без особых происшествий добрались до села
Веселого, вот такое хорошее имя. И там легко нашли - все друг друга знают -
родственников Валентина Николаевича. Они нас накормили досыта горячей
вареной картошкой. Утром я ходил по избам. "Тетя, вам не надо отрез на
платье или мужские туфли сорок первый номер?" В ответ объясняют, что надо не
туфли, а спички. И мыло. Спички у меня с собой были - коробков, наверное,
пять. И еще иголки, потому что в городе было известно, что это очень ходовой
товар. С иголками и спичками дело пошло лучше.
Давали мне борошно - зерно, по-украински, немолотые зерна ржи или
пшеницы. Да только не в тех количествах, на которые рассчитывала бабушка.
Какая-то тетка взяла иголки и, явно меня пожалев, насыпала целую меру -
такой довольно большой черпак, литров, наверное, пять. Еще сменял новый
шерстяной шарф, за который дали полведра пшеницы. Вот и все. И уже когда мы
собрались уходить, хозяйка избы, поохав и покачав головой, взяла у меня еще
какие-то вещицы, насыпала мне в торбу еще с ведро зерна и дала (сказала, в
придачу) кусок сала - граммов, наверное, триста.