"Леонард Коэн. Блистательные неудачники " - читать интересную книгу автора

миграционный инстинкт которых разрушила радиация.
- Но я тебя предупреждаю, - продолжал Ф., - настанет время, когда тебе
вообще ничего больше не захочется, кроме этих бесцельных поцелуев.
К вопросу о прозрачности кожи - должен сказать, что такой была кожа на
горле Эдит: тончайший и мягчайший из покровов. Казалось, что тяжелые бусы из
ракушек могут поранить ее до крови. Целуя Эдит в шею, я как бы вторгался в
нечто интимно-телесное, подобное черепашьему плечу. Ее плечи были острыми,
но не тощими. Худой она не была, но независимо от полноты кости ее тела
всегда доминировали над плотью. С тринадцати лет кожа Эдит обрела
бархатистую зрелось персика, и домогавшиеся ее тогда мужчины (в конце концов
ее изнасиловали в каменном карьере) говорили, что она из тех девушек,
которые, становясь женщинами, быстро увядают - именно так обычно уговаривают
себя слоняющиеся без дела парни при виде девочки-подростка, которая им не по
зубам. Она выросла в маленьком городке на северном берегу реки Святого
Лаврентия, где до белого каления доводила нескольких кобелей, которые
думали, что могут лапать ее маленькие груди и круглую попку просто потому,
что она индеанка, а..., - и этим все сказано! В шестнадцать, когда я на ней
женился, мне самому казалось, что ее кожа долго такой не останется.
Возникало ощущение, что в ней одновременно сочетались хрупкость и сочность,
свойственные еще растущим, но уже близким к увяданию созданиям. В двадцать
четыре - в год ее смерти, в ней не изменилось ничего, кроме ягодиц. Когда ей
было шестнадцать, они напоминали две полусферы, зависающие в воздухе; позже
их форма изогнулась, следуя контуру двух изящных глубоких симметричных
линий, - в этом только и проявилось увядание ее тела к тому моменту, когда
лифт расплющил его в кровавое месиво.
Эдит как живая стоит у меня сейчас перед глазами. Ей нравилось, когда я
втирал ей в кожу оливковое масло. Я не противился этой ее прихоти, хотя
такие игры с едой мне совсем не по душе. Иногда она капала себе оливковым
маслом в пупок и, макая в него мизинец, рисовала на животе спицы колеса
Ашоки *. Потом она втирала масло в кожу, и кожа темнела. Груди ее были
маленькими, упругими, как два сочных фрукта. От воспоминания о ее
прихотливых сосках меня так и подмывает все бумаги на письменном столе в
клочья разорвать, чем я в данный момент и занимаюсь - рву эту жалкую память
бумажную, а член мой, торчащий безнадежно, стучит в гроб ее мангровый, и
руки сами собой разводятся, отлынивая от обязанностей, даже долга моего пред
тобой, Катерина Текаквита, хоть я тебя расположить к себе хочу этим
признанием. Ее дивные соски были темны, как грязь, и очень длинны, когда ее
охватывало желание, больше дюйма в длину, морщинистые от мудрости и сосания.
Я вставлял их себе в ноздри (по одному). Я вставлял их в уши. Мне все время
казалось, что, если бы анатомия позволяла одновременно вставить по соску в
каждое ухо, произошло бы что-то вроде шоковой терапии! Ну да ладно, что
толку душу бередить этими усопшими фантазиями, пустыми как тогда, так и
сейчас? Но мне хочется засунуть себе в голову эти кожаные электроды! Хочу,
чтобы тайна раскрылась, хочу услышать, о чем между собой говорят эти тугие
сморщенные мудрецы. Они обменивались между собой такими посланиями, которые
даже Эдит подслушать не могла, - сигналами, предостережениями, причудливыми
сравнениями. Откровениями! Математическими формулами! Я рассказал об этом Ф.
в ночь ее смерти.
______________
* Ашока, умер в 232 г. до н. э. Правитель древнеиндийской Магадхской