"Джозеф Конрад. Теневая черта (Повесть. Перевод А.Полоцкой) " - читать интересную книгу автора

только, что все они сводились к одному слову: задержка.
Люди, выдумавшие поговорку "время - деньги", поймут мое раздражение.
Слово "задержка" входило в самые тайники моего мозга, отдавалось там,
точно гулкий, сводящий с ума колокол, поражало все мои чувства, принимало
черную окраску, горький привкус, убийственный смысл. - Мне очень жаль, что
я вижу вас таким озабоченным.
Право, мне очень жаль...
Это была единственная гуманная речь, которую мне приходилось слышать в
то время. И она исходила от доктора - как и надлежит.
Докторам полагается быть гуманными. Но этот человек был таков в
действительности. Его речь не была профессиональной. Я не был болен. Но
другие болели, потому-то он и посещал судно.
Он был врачом нашей дипломатической миссии и, конечно, также и
консульства. Он следил за здоровьем судовой команды, которое было
плоховато и, так сказать, висело на волоске. Да. Люди хворали. И, таким
образом, время было не только деньги, но и жизнь.
Я никогда не видел такого степенного экипажа. Как заметил мне доктор:
"А у вас, как видно, подобрались очень почтенные моряки". Они не только
были всегда трезвы, но даже не хотели сходить на берег. Были приняты меры,
чтобы как можно больше охранять их от солнца.
Они занимались легкой работой под тентом. И гуманный доктор одобрял
меня:
- Ваши распоряжения кажутся мне очень разумными, дорогой капитан.
Трудно выразить, как подбодряли меня эти слова.
Круглое, полное, обрамленное светлыми бакенбардами лицо доктора было
воплощением достоинства и любезности. Он был единственным человеческим
существом, принимавшим во мне какое-то участие. При каждом визите он
обычно просиживал в каюте не меньше получаса.
Как-то раз я сказал ему:
- По-видимому, единственное, что остается, это применять к ним
указанные вами меры, пока мне не удастся вывести судно в море.
Он наклонил голову, закрыл глаза под большими очками и пробормотал.
- Море... несомненно.
Первым членом экипажа, который окончательно свалился, был стюард -
первый человек, с которым я говорил на судне. Его отвезли на берег (с
симптомами холеры), и неделю спустя он умер. Затем, пока я еще был под
ошеломляющим впечатлением этого первого удара, нанесенного климатом,
мистер Бернс слег в жестоком жару, не сказав никому ни слова. Я думаю, что
он отчасти довел себя до этой болезни своим нервничанием; климат доделал
остальное с быстротою невидимого чудовища, притаившегося в воздухе, в
воде, в грязи речного берега. Мистер Бернс был обреченной жертвой.
Я нашел его лежащим на спине, с угрюмым взглядом; от него веяло жаром,
как от печки. Он едва отвечал на мои вопросы и только огрызался:
- Неужели человек не может полежать, когда у него болит голова - раз в
жизни?
В тот вечер, сидя в салоне после обеда, я слышал, как он непрерывно
бормотал в своей каюте. Рэнсом, убиравший со стола, сказал мне:
- Боюсь, сэр, что я не смогу ухаживать как следует за старшим
помощником. Мне придется большую часть дня быть в камбузе.
Рэнсом был коком. Старший помощник указал мне на него в первый же день.