"Родриго Кортес. Часовщик " - читать интересную книгу автора

Отцу, или жить под вечным прицелом чужого враждебного мира.
А еще через год Олаф окончательно разрушил тот замкнутый, прекрасный,
как часовое дело, и логичный, словно механика, мир, в котором Бруно упрямо
пытался пребывать.
- Пора тебе увидеть остальных, - сказал приемный отец.
Три дня, показывая и рассказывая о работе каждого часовщика, Олаф водил
его по мастерским цеха, и Бруно смотрел во все глаза, - как оказалось, он
еще не знал ни ремесла, ни жизни.
Часовщики держали мальчишек в подмастерьях чуть ли не до тридцати лет и
жестоко пороли - даже взрослых мужчин - за малейшую провинность.
- Но и подмастерья платят им той же монетой, - усмехнулся Олаф, - и
стараются подсунуть свинью при каждом удобном случае.
Как результат, "сырые" шестерни "съедало" за год работы, деревянные
рамы курантов требовали усиления медными пластинами уже через полгода, а
перекаленные шкивы так и вовсе лопались, когда им вздумается.
Почти то же самое происходило в мастерских и с людьми. Едва ли не
каждый месяц кому-нибудь отрывало палец или выжигало глаз. Раз в год
кого-нибудь забивали до смерти, а раз в три - какой-нибудь изувеченный
подмастерье сам сводил счеты с жизнью.
Бруно был так потрясен уведенным, что на третий день, прямо в
мастерских, его снова поразил приступ удушья. Он еще помнил, как Олаф нес
его домой на руках, как лекарь Феофил пускал ему кровь, а затем его
протащило сквозь вибрирующую черную пустоту, и Бруно увидел все как есть.
Он снова видел цеха, мастеров и подмастерьев, но мастерские вдруг
приобрели очертания обшитых кожухами часовых рам, а шестерни капали не
маслом, а кровью. Бруно бросился убегать, но, где бы ни оказывался, вокруг
были только шестерни, и в их наклепах Бруно каждый раз узнавал искаженные
ковкой лица и части тел мастеров и подмастерьев.
Как оказалось, Бруно пробредил три дня и очнулся уже другим человеком.
- Кто знает ремесло, тот знает жизнь, - все чаще и чаще повторял
подмастерье вслед за приемным отцом.
Теперь он понимал, что подразумевал под этим Олаф. Ремесло
действительно равнялось жизни. И как его с Олафом отлаженный быт напоминал
негромкое тиканье превосходно отрегулированных курантов, так и жизнь цеха в
целом была наполнена скрежетом плохо склепанных и отвратительно сопряженных
шестерен.
Но видел все это он один - единственный выживший из всех захороненных
на монастырском кладбище маленьких Иисусов...

Городской меняла Исаак Ха-Кохен был немолод уже тогда, когда с доном
Хуаном Хосе Австрийским воевал в Марокко. И хотя на площадь его под руки
привел его последыш - девятнадцатилетний Иосиф, ум у старика был ясным, а
взгляд внимательным.
- Что случилось, Мади? - надтреснутым голосом поинтересовался старец.
- Похоже, Олаф и его подмастерье фальшивки пытались сбыть, - протянул
ему кошель городской судья. - Проверишь?
Иосиф принял кошель, развязал кожаный шнурок, вытащил монету и с
поклоном протянул отцу. Меняла поднес монету к пораженным катарактой глазам,
прищурился и удивленно хмыкнул.
- Дайте-ка мне пробирный камень...