"Родриго Кортес. Толмач " - читать интересную книгу автора

улыбнулся Будде Вильгельм. - Надо с Муравьевым поговорить - пусть объяснит
своему монарху, с кем ему лучше дружить - с этими косоглазыми или с нами".
Вильгельм еще раз глянул на статуэтку Будды, но на этот раз камень так
и оставался камнем - холодным и мертвым.
"И вообще, - внезапно подумал император, - хочет этого Россия или не
хочет, будет вместе с нами или нет, а Германии давно пора готовиться к
большой войне в Китае, и побыстрее... пока эта старая дура у власти..."

* * *

В этот день Милостивая и Благодетельная; Главная, Охраняемая и
Здоровая; Глубокая, Ясная и Спокойная; Величавая, Верная и Долголетняя; а
также Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная и Лучезарная Великая
Императрица Цыси находилась в крайне дурном расположении духа.
Проснувшись, как всегда, около пяти утра, она первым делом выкурила
трубку "крема счастья и долголетия", с наслаждением пуская ноздрями
божественный опиумный дым. Но она уже знала, что годы берут свое, а потому
облегчение будет недолгим - до следующей, послеобеденной трубки.
К восьми утра, все еще находясь в этом дивном настроении, она прошла в
Зал Радости и Долголетия и, сделав евнуху слабый знак рукой, с удовольствием
понаблюдала, как ме-е-едленно откидывается дверная занавеска и покорно
застывшие в зале княжны и фрейлины так же медленно и почтительно кланяются и
хором, нараспев, голос в голос произносят:
- Жела-аем благополу-учия Ста-арому преедку...
Цыси улыбнулась. Ей нравился этот неофициальный титул, ибо едва кто-то
из крупных сановников и князей начинал ссылаться на заветы предков, ему
сразу же поясняли, что Старая Будда и сама - предок, а потому все сомнения в
мудрости ее решений не просто излишни - они богохульны.
А затем она села в свое кресло из сандала и, все так же ме-едленно
отправляя в рот остывшие до нужной температуры яства, смотрела, как
становится на колени Главноуправляющий, как достает он из желтых лаковых
коробок свитки и один за другим подает их фрейлине, а уже та - Ей, Великой
Императрице Цыси.
И вот тогда начались неприятности. Уже в четвертом или пятом свитке
Цыси обнаружила доклад Государственного цензора, в котором он фактически
обвинял двор, а значит, и ее - Мать и Отца всего народа Поднебесной - в
развале страны.
Цыси остановила рассеянный взгляд на Главноуправляющем, и тот мгновенно
покрылся густой сетью бисеринок пота. Они оба знали, что просто казнить
происходящего из могучего и знатного рода цензора нельзя. Как не выйдет и
заткнуть рот этому - судя по докладу - совершенно отчаявшемуся сановнику. Но
оба точно так же знали, что неуязвимых в Поднебесной нет - по крайней мере,
до тех пор, пока у власти Великая Цыси.
"Надо бы даровать этому цензору самоубийство... - подумала она. - При
случае..." Но настроение уже было испорчено.
Затем к одиннадцати был второй завтрак - уже для сановников, и Мудрая и
Лучезарная съела немного теплой маисовой каши, время от времени поглядывая
на актеров, старательно играющих пьесу из жизни предков, и посылая от себя
смиренно вкушающим - каждый на своем месте - сановникам традиционный
маньчжурский "кеш" - немного еды в дар как знак благоволения. И только затем