"Джон Краули. Эгипет ("Эгипет" #1) " - читать интересную книгу автора

Ноланского, который учил его латыни и законам логики и тому, что мир
круглый. В своих "Диалогах" Бруно иногда снабжает того персонажа, в чьи
уста он вкладывает собственную философию, именем этого самого священника:
Теофило. А в De monade, своем последнем объемистом латинском стихотворении,
он пишет: "Искони, с детских лет, велась моя борьба".

К тому времени как он успел натянуть кроссовки и джинсы и еще две
фланелевые рубашки, которые он носил одну поверх другой, и длинным
сумеречным путем прошел через весь дом на кухню, там уже успела появиться
мама, и налила ему стакан молока. Они обменялись всего лишь несколькими
привычными словами, слишком сонные, чтобы тратить силы на большее, чем
простой вопрос и такой же простой ответ. Он чувствовал: матери не нравится
уверенность священника в том, что одиннадцатилетний мальчик вполне в
состоянии встать в столь ранний час и идти к мессе. В здешних местах,
сказал священник, одиннадцатилетние мальчики в это время уже работают,
причем работают на совесть. Мать считала, хотя и не говорила этого вслух,
что священник сам себя выдал этими своими словами. Они, видите ли,
работают!
При свете кухонной лампы утро казалось ночью, но когда он вышел на
улицу, небо уже успело зардеться и между темными изгородями отчетливо
виднелась дорога вниз по склону холма. День был: восьмое марта 1952 года. С
широкого крыльца, на котором он остановился, долина была видна вся, до
самой вершины следующего холма, серой, безлистой и, если верить собственным
глазам, безжизненной; и тем не менее он знал, что там живут люди, и
разводят во дворах нарциссы, и как раз сейчас они вскапывают клумбы, и
сажают цветы, и зажигают в комнатах огни. Церковь отсюда видно не было, но
она стояла на прежнем месте, за выступом того холма. Из церкви, кстати,
крылечка, на котором он стоял, тоже не видать.
Относительность.
Он подумал: интересно, а священник знает, кроме латыни, еще и законы
логики? Законы логики! Сами по себе звуки этой фразы, ломкие и колкие,
показались ему до странности приятными на вкус. Священник учил его одной
только латыни - мессу, наизусть, на память, Introibo ad altare Dei.
Он знал, что земля круглая, хотя никто ему об этом не говорил.
Внизу, в долине, за городом, простоявший всю ночь без движения
угольный поезд, целый караван из темных, неотличимых друг от друга тварей,
вздрогнул, потянулся и медленно тронулся с места. Наверное, вагонов сто:
случалось ему видеть и подлиннее, и считать вагоны. Чуть дальше было
надшахтное здание и дробилка, из которой сыпался в вагоны уголь; поезду
потребуется не один час, чтобы загрузиться и протянуть себя сквозь город и
долину, туда, куда он там отсюда направляется. Локомотив в голове состава
пыхтел тяжело и с запинкой, как старик, который карабкается по ступенькам в
гору: Раз. Раз. Раз. Раз.
Дорога шла вниз, на главное шоссе, которое тянулось вдоль речушки в
город, мимо церкви и дальше, на ту сторону холма. Рань собачья, подумал он
и тронулся в путь, сунув руки в знакомые засаленные карманы куртки,
знакомые, но какие-то сегодня не свои. Я не из этих мест, подумалось ему; и
оттого, что это была правда, ему не показался странным тот нежный родничок,
который забил в нем - и заставил его передернуться дрожью - от
соприкосновения со всем этим, с этим сырым рассветом, с этой дорогой, с