"Роберт Крайтон. Камероны " - читать интересную книгу автора

углекопа - кусок хлеба с маслом и фляга с холодным чаем, - и надел
шахтерскую шапку с прикрепленным спереди керосиновым фонариком.
- Что ж, только выбирай себе парня крепкого. Мы, Драмы, - народ
двужильный.
- Да, знаю.
- Драмы - люди упрямые. Драмы не отступают.
- Знаю, знаю.
Ей достаточно было посмотреть на него - приземистый, смуглый, сильный,
с еще черными волосами и могучей мускулатурой, крепкий, как кусок угля,
по-своему красивый, хотя лицо словно вырублено топором, и - изуродованный
шахтой. Ему нет и сорока, а он уже двадцать девять лет провел под землей, и
спина его согнулась, плечи ссутулились, ноги скривились колесом, лицо
покрылось татуировкой - все в синеватых прожилках, в порезах и шрамах, куда
набилась угольная пыль. Углекоп, угольный крот, который так и умрет в шахте,
как умирали раньше рабы-углекопы, прикованные цепью в забое.
- Крепкий народ.
- Я знаю. Вот почему я и могу поехать и добыть себе...
- Кого-то получше нас, да? Мы для тебя слишком плохи, да? Чем же мы не
вышли?
Она быстро пересекла комнату и потянула его за собой к окну. Последние
углекопы проходили по улице.
- Посмотри на них. - Она была зла на него.
- Чем же они не вышли?
- Не люди, а какие-то обрубки - черные, кряжистые, они только и годны
на то, чтоб рубить уголь. Мне такой не нужен. Черномазые карлики, всю жизнь
копошатся в земле, точно черви. Или кроты.
- Но это же твои, кровные.
- Углекопы - это написано у них на лице. И говорят они, как углекопы.
Они же языка своей королевы не знают. Не хочу я такого.
- Они говорят на том языке, на каком говорят у них в краю! - прикрикнул
на нее отец. - Это все же лучше, чем подражать всяким пришлым, как
некоторые.
- У них в краю! - Она презрительно фыркнула. - Да их даже в Эдинбурге
не понимают. Нет, я такого не хочу. У меня будет муж, которого поймут и в
Лондоне.
- Ох, и здорово же! - сказал он и захлопнул окно. Теперь ему придется
бегом бежать, чтобы не опоздать к спуску последней клети. Он начал собирать
свой инструмент, но расстаться с ней на такой ноте ему не хотелось.
- Ну, чего мы так распалились? - сказал он. Он уже успокоился. За это
она тоже любила его: он не умел подолгу гневаться или таить злобу, всегда
старался сгладить размолвку. Вот и сейчас он наверняка обнял бы ее, если бы
на ней было что-то надето поверх сорочки. - Ну, чего мы раскричались друг на
друга после такого пира, который ты мне устроила? Ты, значит, уезжаешь, ага?
- Да.
- Ты что же, теперь и "ага" говорить не будешь?
- Не буду, если спохвачусь вовремя.
Ему надо было идти, потому что за опоздание наказывали: десять минут
опоздания стоили целого часа работы, - но он хотел знать.
- Мэг! Мэгги!
- Да?