"Осаму Дадзай. Исповедь "неполноценного" человека" - читать интересную книгу автора

маленьким хибачи**. На этом снимке он уже не улыбается. И вообще лицо ничего
не выражает. Впечатление такое, будто греющий над очагом руки молодой
человек медленно угасает. Чем-то зловещим, большим несчастьем веет от этого
снимка. Но было в нем еще что-то загадочное, поразившее меня. Лицо снято
крупно, я мог внимательно изучить его - самый обыкновенный лоб, ничего
особенного в морщинах, бровях, глазах, обыкновенный нос, рот, подбородок...
Ах, вот в чем дело: это лицо не только безжизненно, оно бесприметно, оно
совершенно не оставляет следа в памяти. Вот только что я взглянул на
фотографию, зажмуриваю глаза - и ничего не могу вспомнить. Припоминаю стены,
очаг, но не могу представить себе человека, находящегося в этих стенах.
Портрет с такого лица не напишешь. И карикатуру не придумаешь. Открываю
глаза, смотрю снова - нет, ничего не отложилось в голове, лицо никак не
вспоминается. От этого становится ужасно неприятно, появляется раздражение,
хочется отвести взгляд.
То ли печать смерти, то ли нечто другое, заменяющее выражение лица и
довлеющее над производимым им впечатлением (попробуйте представить себе
прикрепленную к телу человека морду вьючной лошади) - во всяком случае, было
в этом человеке что-то, из-за чего невольно вздрагивал каждый, глядевший на
фотографию, омерзение вызывала она у всех.

* Хакама - нижняя часть мужского выходного костюма, напоминает юбку с
широкими складками.(Здесь и далее примечания переводчика.)
* *Хибачи - очаг, углубленный в полу, традиционное средство обогрева в
японском доме.


ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ


Вся моя жизнь состояла сплошь из позора. Да я, впрочем, так и не смог
уяснить, что это такое - человеческая жизнь... Я родился в деревне на
северо-востоке страны. Поезд увидел впервые уже взрослым. Железнодорожные
эстакады казались мне аттракционами, по замысловатой прихоти выстроенными на
заграничный манер; и хотя я не раз ими пользовался, никак не мог свыкнуться
с мыслью, что они нужны для безопасного перехода через пути. Не единожды
поднимаясь на эстакаду, или спускаясь с нее, я воспринимал это как
изысканное развлечение, мне казалось, что они составляют одну из самых
приятных услуг, оказываемых железной дорогой; и когда позднее я открыл для
себя, что эстакада - не более чем мост над путями, то есть строение
исключительно утилитарного назначения, - интерес к ним совершенно пропал.
И еще помню, что как-то в детстве я увидел в одной книжке метро, и тоже
долго считал его не транспортом, созданным из практической необходимости, а
увлекательным развлечением: разве не шик - кататься на поезде под землей?
Я был хилым ребенком, часто болел и, разглядывая в постели простыню,
наволочку, пододеяльник, думал: до чего же у них скучная расцветка; годам к
двадцати только я осознал практическую надобность таких вещей, и это меня
очень поразило, я был буквально подавлен сухой расчетливостью людей.
Не знал я также, что такое голод. Нет, не в том дело, что я рос в
семье, никогда не испытывавшей нужды; я имею в виду совсем не эту банальную
ситуацию, а то, что мне совершенно неведомо было ощущение голода. Странно,