"Владимир Даль. Хлебное дельце " - читать интересную книгу автора

и больно щеголяет. Доходы она, видно, получает знатные.
- А по-русски знает хорошо?
- Где хорошо, через пятое в десятое ломает. "Есть поживишка, - подумал
я, - теперь есть, не
уйдет". Вот принес черт на хвосте, так принес! Пишем опять в квартал:
объявить Амалии Кейзер, чтоб соблаговолила пожаловать в такую-то часть.
Заметьте, это так пишется у нас в первый раз: "Объявить, чтоб
соблаговолила", потому что надо же не об одном себе подумать, а выручить при
случае товарищей: по этому приглашению она еще не явится, а местный
квартальный только что попользуется небольшим гостинцем. Сождали мы недельку
да черкнули другое приглашение: "Представить немедленно в часть для
допроса". Вот тут-то уж она, голубушка моя, не отвертелась от нас, не тем
голосом заговорила: отдав там целковенький, чтоб за великую милость
позволили ей приехать в своем экипаже, а не водили с городовым - ведь тоже
анбициантка есть, людей стыдится, - изволила прикатить в парной колясочке, в
щегольской, сударь; а лошадки, хоть бы и не ей прокатиться, тысячные; сама в
бархате, в шелку, в перьях... ну вот глядеть любо; этаких-то подай нам
больше, тут хоть щипком урвешь, так на магарычи будет!
"Служила у вас такая-то?" - "Слюшил". - А, слюшил - понимаем. Вы ее
отпустили тогда-то?" - "Да, пустил". - "Пустил, хорошо и это. А кто ей за
вас аттестат подписал на адресном билете, извольте-ка посмотреть, коли эту
грамоту знаете. Вы по-русски знаете читать и писать?" - "Нет, я не знай". -
"Не знай, так кто же это подписался: Амалия Кейзер?" Позамялась было моя
красавица, хотела прикинуться немогузнайкой да грехи слезами смыть; да у нас
на этой масти не выезжают; мы ее к ногтю; коли-де не угодно честью
покаяться, так у нас про вашу милость есть такое местечко, что там на досуге
подумать можно... не угодно ли - и растворили ей двери в каморку. Вот,
сударик ты мой, полились слезы ручьем по шелку да по бархату, а легче нет.
Вынула она бумажник да кошелечек, все высыпала - и всего-то целковых с
двадцать. "Нет, говорит, больше ни гроша", - только просится все: "Пусти,
пусти". - "Ну, мол, сударыня, пустить мы пустим и тревожить тебя больше не
станем, мы найдем такого, что и сам за себя постоит, только изволь говорить
правду, не то насидишься. Кто это писал?" - "Это писал один мой знаком. Я
девушка бедная, иностранка, порядков ваших не знаю, я его и попросила
написать что надо". - "Да это все хорошо, с вами-то уж мы разделались, да
он-то кто таков? Как зовут, где живет, чем занимается?"
Сколько ни жалась голубушка, а назвала виноватого, этого знакомого, то
есть франтика, щеголя, мотишку; да как раскланялись мы с нею, так она тебе
принялась приседать во все стороны, и сторожам-то всем по низенькому
поклону, да чуть в пляс не пошла от радости до самой коляски своей! Ступай,
бог с тобой; наша пуля виноватого сыщет.
- Что, - сказал я, глядя на товарищей, - кто кому посмеялся? Да кто же
думал, дескать, там искать, где ты нашел; дело о воровстве, а он приплел
подпись адресного билета прежнего места жительства! В том-то, сударики мои,
и штука; не мудрено из готового выкроить; а ты сам потрудись кудельку
вычесать, да выпрясть, да основу высновать, да уток проложить - да что тогда
выкроишь, так уж это твоя работа, и никто тебя не смеет попрекнуть. Вот что!
Ну, на другой день навели мы справочку: оказалось, у этого Амалия
Кейзера мать тут же в городе налицо; да что мать, у кого ее нет, как то есть
кормить придется, а это такая, что сама кормит, а он-то только обирает!