"Владимир Даль. Сказка о Иване Молодом Сержанте " - читать интересную книгу автора

белому лесу разнокалиберного - а какого более растет, кривого или прямого?
Чай, кривого больше". Котыш Нахал призадумался. "Погоди, говорит, постереги
ты на досуге гусли, я пойду посчитаю". Пошел; а капрал наш тем часом залег
да давай на скорую руку спать. Долго ли, нет ли ходил Котыш - не долог час
на аршин, да дорог улочкою, - а Иван поспал изрядно; он, солдат, спит скоро;
бывало, под туркою, походя наестся, стоя выспится. "Вставай, Иван, -
закричал Котыш, - твоя правда, кривого лесу больше; и больше так, что на
числа положить, так русским счетом и не выговоришь Зажигай-ка лучину да
садись за работу, свети трое суток сряду!" Светит капрал наш день, светит и
ночь, добился и до другой - опять песня та же; крепился, крепился -
задремал! А Котыш его толк в ребро: "Спишь? - говорит. "Ох, спать я не сплю
и дремать не дремлю, а думаю я думу!" - "А какую же ты думаешь думу?" - "А
думаю я: несметное множество людей на свете у бога да у земных царей, а мало
ли было, да перемерло? Каких же больше людей на свете, живых или мертвых?
Чай, мертвых больше!" Покинул Котыш опять Ивана на стороже, сам пошел
считать. Ходил он сутки с неделей без семи дней, по-ихнему без году год со
днем, выходил всю поднебесную; а Иван на брюхо лег, спиной укрылся, зевнуть
не успел, заснул. "Вставай, капрал! Пора за работу, а правда твоя, мертвых
людей больше; живых без четверти с седьмухой три осьмины, а остальные все
мертвые!" Светит Иван опять ночь со днем, перемогся и другую, а до третьей
стало доходить - вздремнул, да так, что всхрапнул да присвистнул! Толкнул
его Котыш в ребро: "Спишь, Иван?" А он очнулся, да не нашелся, а вымолвил с
перепугу словцо русское: виноват! К пиву едется, а к слову молвится: авось,
небось да как-нибудь, а если, на беду, концы с концами не сойдутся: виноват!
Вот что нашего брата на русской земле и губит; вот за что нашего брата и
бьют, да, видно, все еще мало; неймется! "Из твоей вины, - молвил Котыш
Нахал, - не рукавицы шить, не сапоги тачать, а если так, то делать нечего,
смерть твоя пришла неминучая. Поди-ка выдь на лужайку муравчатую, на мою
заповедную мелкотравчатую, погляди еще раз на белый свет, простися, покайся,
умирать собирайся, а я голову с тебя, как с воробья, сорву! Охота хуже
неволи; ты же сам обрекся не животу, а смерти; слово сказано языком да
губами, а держись за него зубами!" Вышел Иван Молодой Сержант на лужайку
заповедную вечнозеленую, вспомнил родину свою, супругу молодую, прекрасную
Катерину, и залился слезами горькими. Что рыбе погибать на суше и безводье,
то добру молодцу умирать вчуже на безродье! Вынул Иван платочек заветный
итальянский утереть в последний раз слезу молодецкую - а уж Котыш Нахал
зовет его на расправу, под окном косятчатым сидя, в растворчатое глядя.
Пришел к нему капрал наш, заживо мертвым себя почитает, молитвами грешными
сам себя поминает. "Отколе ты взял платок этот?" - спросил у него Котыш
Нахал, невидимка искони века. Иван рассказал, от кого и каким случаем платок
ему достался. "Ладно, кума, лишь бы правда была, - отозвался Котыш. - Правду
ли ты говоришь?" - "Божиться у нас не велят, да и лгать заказывают, -
отвечал служивый, - что сказано, то и свято; на солдатском слове хоть
твердыни клади". - "Не долго думано, да хорошо сказано, - молвил Котыш. -
Если так, то ты бы мне давно это сказал - стало быть, ты женат на дочери
моей прекрасной девице Катерине, и ты по завету, которому столько же лет,
как ей самой, не только пребудешь жив, здоров и невредим и свободен от
всякой пени, но и должен получить в приданое собственные мои гусли-самогуды,
искони готовые, заветные, на которые и было положено завету заслужить любовь
и руку дочери моей прекрасной девицы Катерины. Для милого дружка и сережку