"Владимир Даль. Сказка о баранах " - читать интересную книгу автора

самовластен, может действовать самоуправно и произвольно: от этого все зло.
Надобно его ограничить; надобно придать ему помощников, которые свяжут
произвол его; надобно поставить и сбоку, рядом с ним, наблюдателя, который
поверял бы все дела казы на весах правосудия и доносил бы мне каждодневно,
что казы судит правдиво и беспристрастно".
Сказано - сделано; калиф посадил еще двух судей, по правую и по левую
руку казы, повелел называться этому суду судилищем трех правдивых мужей;
поставил знаменитого умму *, с золотым жезлом, назвав его калифским
приставом правды. - И судилище трех правдивых сидело и называлось по воле и
фирману ** калифскому; и свидетель калифский, пристав правды, стоял и
доносил каждодневно: все благополучно.
______________
* Умму - праведный, правоверный.
** Фирман - указ.

"Каково же идут теперь дела наши?" - спросил калиф однажды у пристава
своего, "творится ли суд, и правда, и милость, благоденствует ли народ?".
- Благоденствует, великий государь, - отвечал тот, - и суд, и правда, и
милость творится, нет бога кроме бога и Мохаммед его посол. Ты излил
благодать величия, правды и милости твоей, сквозь сито премудрости, на
удрученные палящим зноем, обнаженные главы народа твоего; живительные капли
росы этой оплодотворили сердца и уста подданных твоих на произрастание
древа, коего цвет есть благодарность, признательность народа, а плод -
благоденствие его, устроенное на незыблемых основаниях на почве правды и
милости.
Калиф был доволен, покоясь опять на том же пушистом бархате, перед тем
же усыпляющим водометом, с тем же неизменным янтарным другом в устах, но
речь пристава показалась ему что-то кудреватою; а калиф, хоть и привык уже
давно к восточной яркости красок, запутанности узоров и пышной роскоши
выражений, успел, однако же, научиться не доверять напыщенному слову
приближенных своих.
- Мелек! - произнес калиф, и Мелек стоял перед ним, в том же раболепном
положении. Калиф подал ему известный знак.
- Удостой подлую речь раба твоего, - сказал Мелек, - удостой, о,
великий калиф, не края священного уха твоего, а только праха, попираемого
благословенными стопами твоими, и ты не пойдешь сегодня подслушивать, а
будешь сидеть здесь, в покое.
- Говори, - отвечал калиф.
- О, великий государь, голос один: народ, верный народ твой вопиет под
беззащитным гнетом. Когда был казы один, тогда была у него и одна только,
собственная своя, голова на плечах; она одна отвечала, и он ее берег. Ныне у
него три головы, да четвертая у твоего пристава; они разделили страх на
четыре части и на каждого пришлось по четвертой доле. Мало было целого,
теперь еще стало меньше. Одного волка, великий государь, кой-как насытить
можно, если иногда и хватит за живое, - стаи собак не насытишь, не станет
мяса на костях.
Калиф призадумался, смолчал, насупил брови, и чело его сокрылось в
непроницаемом облаке дыма. Потом янтарь упал на колени. Калиф долго в
задумчивости перебирал пахучие четки свои, кивая медленно головою.
"Меня называют самовластным, - подумал он, - но ни власти, ни воли у