"Владимир Даль. Уральский казак " - читать интересную книгу автора

на свете. На походе - Проклятов первый песенник, хоть и гнусит немного, на
старинный церковный лад; первый плясун, и балалайка явится на третьем
переходе, словно из земли вырастет, - и явится трубка и табак; а
родительницы дома на досуге отмаливают и замаливают. Родительницами называет
он не только старуху мать свою, но и тетку, и сестру, и хозяйку, и дочь:
весь женский пол. Они все знают церковную грамоту, служат сами по
старопечатным книгам, хозяйничают из покупного добра, - потому что своего,
кроме рыбы и скота, нет ничего, ниже ** хлеба, - ткут шелковые пояски, шьют
сарафаны на себя с отборной девятой пуговицей, а рубахи - с шелковыми
рукавами; вяжут понемногу чулки - другой работы у них нет. Главное занятие
их: воспитывать ребят в постоянных правилах и обычаях домашнего изуверства,
которое, как мы видели, соблюдаясь с неприкосновенною святостию на дому,
нарушается без всякого стеснения на службе и вообще вне войсковых пределов.
Описывая, какую погоду любит и не любит старик Проклятов, мы забыли
упомянуть, собственно, о буране, о зимней метели, от которой ежегодно гибнет
множество людей и скота. Ее Проклятов не жалует; это крутит сатана, бунтует
против святой власти, и от этого буран - погода из ряду вон и не годится
никуда. "Тут и скотина одуреет, - говорит Проклятов, - не токма что
человек".
______________
* В первом издании дано пояснение: "то есть горьковата".
** Даже.

Пришла осень - старик опять идет с целым войском, ровно на войну, на
рыболовство. На тесной и быстрой реке столпятся от рубежа до рубежа тысячи
бударок - тут булавке упасть негде не только сети выкинуть; а Проклятов, как
и все другие, плавает связками *, попарно, вытаскивает рыбу, чекушит ее и
сваливает в бударку; саратовские и московские промышленники следят берегом
плавучую толпу рыбаков и держат деньги наготове; к вечеру разделка. Тут,
кажется, все друг друга передушат, передавят и вечера не доживут: крик, шум,
брань, стук, толкотня на воде, как в самой жаркой рукопашной свалке; давят и
душат друг друга, бударки трещат, казаки, стоя в них и управляя ими,
раскачиваются в обе стороны, чуть носом воды не достают - вот все потонут,
все друг друга замнут и затопят, - ничего не бывало: все разойдутся
живы-здоровы, чтобы завтрашний день начать со следующего рубежа, опять по
пушке, ту же проделку; и так вплоть до Гурьева, до взморья или по крайней
мере до низовых станиц. Проклятое гребет, рвется, из шкуры лезет, летит
взапуски, гребет сильно коротеньким весельцем своим, им же правит, им же
расчищает себе дорогу в этом непроходимом лесу бударок, расталкивает их
вправо и влево, не заботясь о том, куда которая летит, - и ярыгу
вытаскивает, и рыбу чекушит; и его толкают взад, и вбок, и вперед, - нужды
нет, он только кричит и бранится, и, зная уже, что никто его не слышит и не
слушает, потому что всякий занят своим, он и сам продолжает свое, облегчая
только стесненное положение свое бранью, навей-ветер. Впрочем, никогда не
употребляет он коренных русских ругательств; и это также можно делать только
в командировках и в походах: дома грешно. Пришла зима - Урал замерз, снежное
море покрыло необозримую степь; голодные и холодные киргизы сидят смирно и
спокойно на зимовках: не до того им, чтобы прорываться по ночам тут или там
и угонять стада и табуны, - все замерзло; а Проклятое опять снаряжается на
рыболовство, на багренье. Опять он тут, под самым Уральском, где в сборе