"Максим Далин. Владыка Океана ("Записки Проныры" #3)" - читать интересную книгу автора

мне стало жаль его до слез, бедного одинокого старика, который умер здесь, в
уединенном замке, пережив жену, не сумев, увы, обзавестись детьми... Я
представил, как он, умирая в окружении лишь преданных слуг, вспомнил о нищем
мальчишке из побочной ветви - и снова чуть не расплакался от высших чувств.
Бедняга отнесся ко мне, как к сыну, думаю. Надлежит стать ему сыном. Надо
сходить к могиле. Положить цветы на этот скорбный камень. Постоять,
помолчать... помолиться...
- Митч, - говорю, - я желал бы взглянуть на дядюшкину могилку.
И тут он будто слегка замялся. Не то, чтобы смутился, а как-то
растерялся, что ли... Но говорит:
- Ладно, ваша светлость, пойдемте.
Я не понял. Я полагал, что он должен обрадоваться тому, как я свято
блюду традиции. И отчего бы мне и не помянуть моего несчастного
родственника, а? Но Митч как-то похолодел и увял, если вы понимаете, о чем я
толкую, а лицо у него сделалось как будто даже брезгливое.
Но воротца отпер, и мы вошли на кладбище.
На этом кладбище не было цветов, могилы покрывал лишь дерн, и букетов
никто не клал. Скудно и скупо, а оттого еще более печально. И одинаковые
плиты лежали рядком, как койки в казарме. И на плитах я не нашел ни гербов,
ни титулов, ни имен. На каждой вырезано лишь две строчки - даты рождения и
смерти и слова "Доброе дитя". И все.
Признаться, мне сделалось как-то не по себе, чтоб не сказать больше. А
если откровенно, господа, то я просто офигел, до такой степени это
показалось мне диким.
А Митч между тем подвел меня к последней могиле. С первого взгляда
очевидно, что плита еще не выцвела и дождями не вымылась. А на плите все то
же самое. "Доброе дитя" и даты. И если верить тем датам бедный мой дядюшка
опочил вовсе не дряхлым старичком, как я с чего-то решил, а всего лишь
тридцати восьми лет от роду. Совсем молодым мужчиной - мой папенька был
старше, когда разбился.
- Боже мой, - говорю, - Митч, как он мог покинуть бренный мир таким
молодым? Злосчастная судьба?
Митч секунду странно на меня смотрел, будто не понимает чего-то, а
потом буркнул, с некоторой даже неохотой:
- Сердце.
- А почему, позвольте узнать, - говорю, - на могилах нет имен?
Митч пожал плечами и говорит, будто через силу:
- Древний родовой закон.
- И у жен не пишут имен? - спрашиваю. - И у детей?
- Да, - говорит. Уже с некоторым нажимом и раздражением. - Ни у кого не
пишут. Так принято, ваша светлость. Это ведется уже более семи веков и не
требует оправданий.
- Мне не нравится, - говорю.
Митч смолчал, но я не слеп, я заметил, что ему тоже не нравится. Но не
эти странные похоронные обряды и не анонимность эта, будто тут похоронены
жалкие бродяжки, забывшие родство, а не владетельные князья - именно мое
любопытство не нравится. И рассказывать, что к чему, он мне вовсе не рвется,
чтобы не сказать больше.
- Ваша светлость, - говорит, - ваше желание обо все узнать весьма
похвально, но, полагаю, у вас будет достаточно времени. В замке уже