"Софрон Петрович Данилов. Бьется сердце (Роман) " - читать интересную книгу автора

- Всеволод Николаевич, я... - Майя смешалась, не зная, продолжать ли.
- Вы не обидитесь, если я сейчас вам... глупость скажу?
- Майечка, дорогая, - запротестовал гость. - Что за придворные
церемонии со стариком?
Свечерело. Машина не появлялась, за окном было тихо. Саргылана поняла:
не приехал шофёр. Ну и пусть! Майя отметила про себя: ожила девочка.
После обеда они удобно устроились в креслицах перед горящей печью.
Свет мягко очерчивал их лица, руки старика, протянутые к огню.
Майя продолжала:
- Часто слышишь: молодым сегодня не понять давние года... И верно! Но
вы, люди старшего поколения, вы-то понимаете, почему молодые не понимают?..
Уф, запуталась - "понимаете", "не понимаете"...
-
Сеп-сеп
... Ничего, Майя, говорите. Мы-то вас непременно поймём.
- Героические подвиги, необыкновенные люди... Под пытками молчали. На
снегу спали. Без воды и без пищи, как в Сасыл-Сысы... Умом понимаю, но
представить себе не могу - как возможно такое! Человек ранен... Сегодня бы
с такой раной два месяца в больнице, да месяц по бюллетеню, да на курорт...
А тогда перебинтовался человек кое-как - и снова в бой. Из железа он, что
ли? Я вот палец приморожу - и в слёзы... Без еды, наверно, и дня не
вытерпела бы.
Некоторое время они сидели неподвижно, слушали, как потрескивают
дрова.
- Конечно, Майечка, не просто всё это. Сегодняшняя молодёжь с
удивлением смотрит на сверстников Чапаева. А пройдут годы, и, может, вот на
нашу дорогую Саргылану Тарасовну молодёжь молиться будет - она ведь,
скажут, из невероятного поколения: атом, космос, целина, великие стройки...
Саргылана в некоем роде с юных лет героическая личность - из столичного
института добровольно уехала в нашу глушь. Как её будут называть те, что за
ней следом пойдут? Орлицей! (Саргылана отвела глаза в сторону.) Разговор
этот не прост. А вот насчёт железных людей могу сказать с достоверностью:
люди как люди были. Тоже пальцы отмораживали - и больно было! И с голодухи
волком выли. В отчаянии об стенку головой - и так бывало, да-с. - Левин
усмехнулся. - Знаю, хуже нет старика разговорчивого. Но если желаете,
послушайте одну историйку...
Тридцать с лишним лет назад в самый глухой из якутских наслегов они
приехали поздней осенью - молодой учитель, его жена, совсем ещё юная, и сын
в пелёнках. Осень уже лихо забирала. Вещей у них - что на себе надето. Да
ещё армейский котелок с кружкой. Ямщик, который их вёз, посоветовал юрту
двух бездетных стариков - хорошие, мол, люди, тихие. Один
орон
хозяева уступили жильцам, на другом спали сами. Учителя, русского
человека с браунингом, старики поначалу побаивались не на шутку, но Ааныс
разговорила их, расположила к себе, внесла спокойствие в их души.
- Переночевали. Утром я отправился представиться в наслежный Совет.
Нашёл избёнку, вхожу. Посреди комнаты стоит человек - длинный, ужасно
худой, кости да кожа. Перед ним десятка полтора якутов, в шапках и
торбасах, трубки в зубах. Он им какую-то бумажку читает - пламенно так
выговаривает, как с трибуны. То и дело вздымает кулак над головой.