"Николай Дашкиев. Торжество жизни (научно-фантастический роман) " - читать интересную книгу автора

событием. Были книги в красивых кожаных переплетах, но с неинтересными
рисунками и не по-русски написанные.
Степан чувствовал, что долго так не сможет выдержать. То ему хотелось
биться головой о стену, кричать, звать на помощь, то им овладевала надежда,
он строил фантастические планы побега, искал оружие, тщательно изучал стены
и пол.
Профессор постоянно запирал дверь. Спал он очень чутко и однажды поймал
Степана в тот момент, когда мальчик вытаскивал ключ из кармана одежды,
сложенной у изголовья. Старик не ругал Степана. Он лишь объяснил, что
выходить в коридор нельзя - убьют. Да и делать там, в сущности, нечего:
везде стоит охрана. Степан молча отошел и лег на свой матрац.
Когда через некоторое время профессор проснулся вновь, он увидел, что
мальчик сидит у стола, склонив голову на руки, и плечи его вздрагивают. У
Макса Брауна запершило в горле. Ему было жаль малыша, но что он мог
поделать?
Профессор видел, как мальчик тает на глазах. Он знал, что это не
болезнь, это хуже - тоска. Мальчик подолгу сидел, подперев голову
кулачками, - маленький, угнетенный, похожий на больную притихшую птицу, - и
о чем-то думал. Иногда он оживал на короткое время. Профессор заметил, что у
мальчика всегда начинали блестеть глаза, когда его взгляд падал в угол, на
радиоприемник. Но приемник был испорчен. Надеяться получить новый Макс Браун
уже не мог: он утратил все свои жалкие привилегии.
Чем же заинтересовать мальчика?
Профессору и в голову не приходило, что мальчик вовсе не немой и
жестоко страдает от вынужденного молчания. А ведь это действительно страшно:
знать, что умеешь говорить, хотеть говорить, даже с самим собой, лишь бы
убедиться, что ты еще не онемел, - и не произносить ни единого слова. Степан
все еще не доверял Максу Брауну.
Изредка профессор уходил, тщательно запирая дверь, и тогда Степан
плясал от радости. Он читал на память стихи, напевал песенки, произносил
первое попавшееся слово. Ему было приятно звучание собственного голоса. А
как бы он хотел услышать хотя бы несколько слов от родного, близкого,
советского человека!
Но если днем, притворяясь немым, Степан мог контролировать себя, то
ночью долго сдерживаемое желание говорить вырывалось наружу. Профессор уже
несколько раз просыпался оттого, что ему слышались звуки незнакомого голоса.
Однажды, когда Браун, увлекшись каким-то опытом, засиделся далеко за
полночь, он услышал, как мальчик заговорил во сне по-русски, быстро и
отчетливо.
Профессор долго не ложился в ту ночь, раздумывая над судьбой ребенка.
Определив национальность мальчика, Браун старался теперь говорить с ним
исключительно по-русски и видел, что тот понимает все, но посматривает
подозрительно, очевидно чувствуя что-то неладное. А профессор теперь каждую
ночь умышленно долго не спал и все прислушивался, прислушивался.
Мальчик постепенно выдавал себя. Он произносил во сне слова, из которых
Макс Браун уже мог бы составить его биографию. Мальчик часто вспоминал
какую-то Алексеевку, школу, какой-то отряд. Иногда ему, видимо, снилось
что-то страшное, и он кричал:
- Беги! Беги! Собаки!
Однажды он назвал себя: