"Альфонс Доде. Последний урок (Рассказ мальчика-эльзасца)" - читать интересную книгу автора

бывший почтальон и другие жители деревни. У всех у них были печальные лица;
у Хаузера на коленях лежал раскрытый истрепанный по углам букварь, а на нем
положены были огромные очки.
Пока я дивился происходящему, мосье Амель взошел на кафедру и тем же
ласковым и серьезным тоном, каким встретил меня, обратился к нам:
- Дети, сегодня я в последний раз занимаюсь с вами. Из Берлина пришел
приказ преподавать в школах Эльзаса и Лотарингии только немецкий язык...
Новый учитель приезжает завтра. Сегодня наш последний урок французского.
Прошу вас быть как можно внимательнее.
Эти несколько слов потрясли меня. Ах, негодяи! Вот о чем они объявили
на стене мэрии.
Последний урок французского!..
А я-то едва умел писать! Значит, теперь уж я никогда не выучусь!
Значит, на том все и кончится! Как я пожалел о потерянном времени, об
уроках, пропущенных ради того, чтобы искать птичьи гнезда или скользить по
замерзшему Саару! И книги, которые только что были мне скучны и оттягивали
руки, грамматика, священная история, казались теперь старыми друзьями, с
которыми очень грустно будет расставаться. А мосье Амель! При мысли, что мне
больше не придется видеть его, позабылись и наказания и удары линейкой.
Бедняга! Он надел парадный воскресный костюм в честь этого последнего
урока; понятно мне стало также, зачем пришли и уселись на задних скамьях
наши деревенские старики. Этим они как бы выражали сожаление, что не ходили
чаще сюда, в школу. Этим они на свой лад благодарили учителя за сорокалетнюю
верную службу и отдавали долг родине, уходившей от них...
На этом мои размышления были прерваны, я услышал свое имя. Настал мой
черед отвечать урок. Чего бы я не дал, чтобы громко и внятно, без единой
запинки, повторить пресловутые правила причастий; но я спутался с первых же
слов и стоят в тоске, переминаясь с ноги на ногу, за своей партой, не смея
поднять глаза. Я слышал, как мосье Амель говорил мне:
- Я не стану бранить тебя, Франц, мой мальчик, ты и так, должно быть,
достаточно наказан... То-то и есть. Так вот думаешь изо дня в день: куда мне
спешить, подучу завтра. А потом видишь, что получается? Наш Эльзас всегда
откладывал учение на завтра, и в этом его великая беда. Ведь теперь они
вправе сказать нам: как же так? Вы называете себя французами, а не умеете ни
говорить, ни писать на родном языке! И в этом ты виноват не больше других,
Франц, мой мальчик. Всем нам есть в чем упрекнуть себя. Ваши родители не
слишком пеклись о вашем образовании. Они охотнее посылали вас работать на
поле или в прядильне, чтобы получить лишний грош. А мне самому разве нечего
поставить себе в упрек? Разве не поручал я вам частенько поливать у меня в
саду цветы, вместо того чтобы учиться? А когда мне хотелось поудить форелей,
разве не отпускал я вас без зазрения совести?..
Так, от слова к слову, мосье Амель стал говорить нам о французском
языке, о том, что это прекраснейший язык в мире, самый ясный, самый стойкий,
что надо сохранить его среди нас и не забывать его никогда, потому что, пока
народ, обращенный в рабство, твердо владеет своим языком, он как бы владеет
ключом от своей темницы... Потом мосье Амель взял грамматику и прочел нам
весь урок. Я сам был удивлен, что так хорошо понимаю. Все, что говорил
учитель, было очень, очень легко. Вероятно, я никогда так внимательно не
слушал, а он никогда так терпеливо не объяснял. Бедный старик как будто
хотел, перед тем как уйти, передать нам и сразу вложить нам в голову все