"Альфонс Доде. Последний урок (Рассказ мальчика-эльзасца)" - читать интересную книгу автора

свои познания.
После урока грамматики перешли к письму. Для этого дня мосье Амель
приготовил нам совсем новые, выписанные красивым закругленным почерком
примеры: "Франция, Эльзас, Франция, Эльзас". Прикрепленные к партам, они,
точно гирлянды флажков, развевались по всему классу. И до чего же каждый из
нас старался, и какая стояла тишина! Только и слышно было, что скрипение
перьев по бумаге. Невзначай в комнату влетели майские жуки, но никто не
обратил на них внимания, даже малыши, выводившие палочки с таким усердием, с
таким старанием, словно и это уже был французский язык... На крыше школы
тихонько ворковали голуби, и, слушая их, я задавал себе вопрос:
"Может, их тоже заставят петь по-немецки?"
Время от времени я отрывал глаза от страницы и видел, что мосье Амель
неподвижно сидит на кафедре, всматриваясь в окружающие предметы, как будто
желая унести во взгляде свой школьный домик. Подумайте! Целых сорок лет
сидел он на этом месте, перед ним был все тот же двор и тот же класс. Только
старые скамьи и парты обтерлись до глянца; каштановые деревья во дворе
вытянулись, а хмель, посаженный им, увивал теперь окна до самой крыши. До
чего тяжело ему было прощаться со всем этим и слушать, как топчется наверху
сестра, складывая их сундуки! Ведь завтра они уезжали, навсегда покидали
здешние края!
И все же у него хватило сил довести занятия до конца.
После письма был урок истории; затем малыши тянули: ба, бе, би, бо, бу.
И старый Хаузер на задней скамье, надев очки и держа букварь обеими руками,
вместе с ними твердил буквы. И он старался как мог: голос его дрожал от
волнения, и так потешно было слушать его, что всем нам хотелось смеяться и
плакать. О нет! Мне не забыть этот урок...
И вдруг церковные часы начали бить полдень, а затем раздался звон к
молитве. В тот же миг под окнами грянули трубы пруссаков, возвращавшихся с
учения. Мосье Амель побледнел и выпрямился на кафедре. Никогда не казался он
мне таким большим.
- Друзья мои, - начал он, - друзья мои, я... я...
Но что-то душило его, он не мог договорить. Тогда он повернулся к
доске, взял кусок мела и, нажимая изо всех сил, написал огромными буквами:
"Да здравствует Франция!"
Потом он застыл на месте, припав головой к стене, и без слов сделал нам
знак рукой:
"Теперь кончено... Уходите..."