"Эйв Дэвидсон. Феникс и зеркало (Авт.сб. "Феникс и зеркало")" - читать интересную книгу автора

рулона бумаги, из двух и длинные листы пергамента, вовсе не требовавшие,
чтобы их накрутили на ролик. Были рукописи, составленные из отдельных
листов папируса, скрепленных между собой, книги, написанные на странных
языках Нижнего Востока и на материалах, в Ойкумене неизвестных; листы их
были зажаты между витиевато и пышно украшенными резьбой досками. Были и
"книги", называемые так за отсутствием более верного определения, -
нацарапанные на сухих листьях, вырезанные на расщепленных веточках и
прутьях, написанные на коре и начертанные на пластах дерева... и, конечно,
записные книжки из слоновой кости и черного дерева, из бука, покрытые
воском, дабы царапать их стилом - в спешке либо, напротив, среди
безмятежной лени.
Вергилий перебрал книги на полке и опустил руки.
- Нет, - пробормотал он. - Не здесь. Надо идти в библиотеку. - Но не
двинулся с места. Только теперь, когда он окончательно понял, насколько
сложно, насколько невозможно то, что ему предстоит исполнить, им овладело
холодное и глубочайшее оцепенение, почти стершее даже ту боль, которую ему
принесла потеря Корнелии (точнее - ее человечности). Он машинально
повторил: - Надо идти в библиотеку.
- Зачем утруждать себя? Я же здесь. - Клеменс насмешливо поднял брови.
Слабейшая изо всех слабых улыбок коснулась губ хозяина. Оцепенение
начало проходить.
- Я вечно страдаю от твоей самонадеянности, Клеменс, - вздохнул
Вергилий. - Увы, это повторяется постоянно. Да, дорогой мой Клеменс, я
вижу, что ты тут. Вот только зачем?
Стоявшая на подставке уменьшенная копия головы из лестничной ниши
приоткрыла рот. Внутри бронзовой головы возник глухой звук, похожий на
удар барабана. Тугой, настойчивый и неотвязный, он наконец обратил на себя
внимание хозяина - собственно, затем и был предусмотрен.
- Говори, - приказал он. - Что там стряслось? - Словно это не было ему
безразлично.
- _Пришла беременная женщина, хозяин. Ей требуется зелье, дабы
разрешиться ребенком_.
- У меня нет ничего, - утомленно ответил Вергилий, не обращая внимания
на фырканье Клеменса. - Скажи ей, что если ей требуется зелье, то пусть
идет к Антонине Мудрой. Но если она хочет разродиться удачно, то пусть не
идет ни к ней, ни к кому иному и не добывает себе никаких зелий. Ты
слышишь?
- _Слышу и скажу ей, хозяин, и всегда буду верно тебя охранять_. -
Голос замолк.
- А ведь теперь твои слова, - презрительно произнес Клеменс, - будут
восприняты не как проявление здравого смысла, доступного любому
мало-мальски образованному ребенку, теперь их будут произносить во всяком
доме, во всякой хибаре, подвластной дожу... Как парадокс, отягченный
мудростью, как эта безмозглая дуреха - своим ребенком.
- Ты слишком мало общался с женщинами, чтобы отзываться о них столь
уничижительно.
Алхимик взял стило и сунул его в копну своих посейдоновых кудрей.
- Именно то, что я отзываюсь о них так, и является причиной, по которой
я стараюсь с ними не общаться, - хмыкнул он, почесываясь. - Но речь о
другом... о том, почему я здесь. Так вот, я захотел узнать у тебя что-либо