"Бэзил Дэвидсон. Операция Андраши " - читать интересную книгу автора

будет уютненький домик, уютненькая жена и уютненькая работка. Значит, сейчас
ты стоишь не в той очереди, вот в чем твоя беда. Поторопись-ка и встань в
свою, если уже не встал. А, как будто это имеет хоть малейшее значение, что
бы она там ни говорила. И все-таки выходило, что только это и имеет
значение - теперь и всегда. Он хрипло прошептал:
- Все-таки ты судишь их слишком строго, а? Скажи "да". Скажи "да" ради
меня, если не ради себя самого.
Но Митя сказал:
- Нет.
Они лежали, раскинувшись под покровом соломы, и их ноздри щекотал
пленный запах летнего солнца. Он почувствовал искушение продолжать,
непреодолимую потребность:
- Но ты же...
И все-таки он даже не знал, что, собственно, хочет сказать.
Митя сказал за него:
- Да, я понимаю. А как же я сам? Вот что ты думаешь.
- Это же совсем другое, - заспорил он, отрекаясь от собственной
мысли. - Два месяца в рабочей команде.
- А какая разница? Я ведь тоже не умер в лагере. Он не мог кончить на
этом. Ведь это факт, что на самом деле человек не может выбирать и жизнь
делает с ним совсем не то, чего он хотел бы? Ведь это факт, плоский и
глухой, как запертая дверь, что каждый человек в ловушке, будь то на горе
или на радость?
Митя ответил:
- Наоборот, у человека есть выбор.
- Не думаю.
- Но ты же вот выбрал? Почему ты здесь.
- Ах, это? Плыл по течению. Как все остальные. И мы, и они. Мы даже
песни поем одни и те же. Я их слышал. Я их пел.
Митя сказал мягко, даже слишком мягко:
- Нет, Разница между добром и злом существует. Политика! Его на эту
удочку не поймаешь. Он ощутил внезапный ожог спасительной ненависти. Значит,
и Митя тоже один из этих, - один из тех, кто вопил и ревел вместе с толпой,
со всеми ними, и стаскивал конных полицейских с их лошадей, и бил их древком
знамени, и уехал в Испанию с Уиллом и полусотней других ребят. И теперь он в
ловушке, в этом богом забытом краю, о котором никто и не слышал и никогда не
услышит, и останется в ловушке, а завтра прибудут войсковые транспорты и
наступит конец. Он захлебывался жалостью к себе. Тем лучше - исчезнуть без
следа. Человек родится, ходит по земле и умирает - и никому до этого нет
дела, кроме него самого. Он постарался побольней ударить Митю:
- Ну ладно, а ты? Ты-то как же?
- Это ясно.
- Ну, так, значит...
- Ничего не значит, Том. Спи.
Митя перекатился на другой бок в гремящей соломе, и еще долго миллионы
слагающих ее стеблей потрескивали и пощелкивали. А потом их молчание
ободрило маленьких амбарных мышей, и они снова начали бегать и шуршать.
Он лежал, терзаемый тоской бессонницы.
За пределами окружающей тишины он начал различать другой мир звуков, но
они только растравляли его отчаяние: бегущий стук дождя на полуночной крыше,