"Александра Давид-Неэль. Зачарованные тайной" - читать интересную книгу автора

в секте манера выражения, подумала я, памятуя о том, что многие пиетисты[2]*
любят использовать особый стиль, именуемый шутниками "ханаанским[3]*
наречием".
Если язык, на котором писали сотрудники "Мудрости", показался мне
причудливым, то теории, которые они излагали и, более того, развивали с
крайней безапелляционностью, выглядели не менее странно.
Много, очень много времени прошло с тех пор, но я представляю себе эту
сцену столь живо, будто она происходила лишь вчера: лучи солнца пронизывают
листву и пестрят траву пятнами света и тени; я, совсем еще юная, сижу на
скамье, просматриваю лежащий у меня на коленях журнал и, помнится, восклицаю
вполголоса: "Эти люди сошли с ума!"
Так или иначе, но именно им было предначертано Судьбой сыграть в моей
жизни весьма важную роль и ввести меня в качестве доброжелательной, но не
теряющей здравомыслие наблюдательницы в шумное и пестрое сообщество
путешественников, бороздящих без компаса смертельно опасный океан грез и
фантазий.
Впоследствии моя подруга уехала из Англии, однако любезная миссис
Морган продолжала не только регулярно снабжать меня "Высшей Мудростью", но и
другими аналогичными изданиями.
В результате я узнала о существовании довольно значительного количества
небольших сект, схожих с той, что издавала журнал "Высшая Мудрость",
одинаково кичащихся своим исключительным правом собственности на
эзотерические учения, овладение которыми якобы открывало посвященным доступ
в высшие духовные сферы, неведомые невежественной толпе.
Вскоре мне стало очевидно, что последователи этих различных школ отнюдь
не питают по отношению друг к другу сердечных братских чувств.
Впрочем, я не особо зачитывалась газетами и брошюрами, которые мне
присылала миссис Морган, так как в ту пору была поглощена штудированием
истории гностических[5]* и стремясь приблизиться к истине, уповала
исключительно на то, что на меня снизойдет откровение от Бога, перед
которым, верила я, все равны в своем величии и ничтожестве: слон и муравей,
самый выдающийся из ученых и обыкновенная девочка. Девочка, естественно, -
это я. Мне тогда было двенадцать лет.

Двенадцать лет... В большом саду при монастырском пансионе я беседую с
одной из однокашниц, почти "взрослой": ей четырнадцать.
- Как ты понимаешь Троицу? Три Сущности, которые составляют единое
целое?
- Они говорят, что это таинство...
- Не такое уж и таинство, раз им известно, что их трое.
- Кажется, в Америке есть люди, утверждающие, что сущностей не три, а
только одна[6], - заявляет четырнадцатилетка, впрочем не вполне уверенная в
своей правоте.
- Да ладно! Я вот что тебе скажу, - возражает двенадцатилетка, - одного
и того же человека называют по-разному, в зависимости от того, чем он
занимается: если он куда-то идет, то - пешеход или прохожий, если
путешествует - путешественник, а если произносит речь - оратор... Понимаешь?
Au commencement ГЄtait le verbe[7], - продолжает двенадцатилетка. - Le
verbe, то есть глагол. Но это, конечно, вовсе не тот глагол из наших
учебников по грамматике, который мы спрягаем.