"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

Новгород-Северск едет, в гимназию.
Школьное ученье мы в наших беседах как-то не тронули. А жаль. Потому
жаль, что зарницы, то есть многое из будущего, уже в классах возникают.
Да, не пришлось мне с ним о гимназии толковать. Мир, однако, тесен.
Барон Дистерло... Сейчас поймете.
Так вот, этот Дистерло тоже учился в Новгород-Северске. Потом,
универсантом, слушал курс на юридическом. Михайлов, сдается, не дружил с
ним. Но здесь, в Петербурге, провинциалу каждый земляк, каждый однокашник -
праздник. Наконец, для легальной переписки на случай оказии годился и
Дистерло.
Я об этом знать не знал, да мне, собственно, без надобности. Но вот
однажды... Это уж после смерти Александра Дмитрича... Однажды кланяется мне
в редакции такой белесенький, сухопаренький, чистенький. Оказывается,
барон, служа в сенате, на досуге кропает критические статьи. Я с
редакционной машинальностью спрашиваю: "Какие, позвольте
полюбопытствовать?" Он тотчас - пожалуйста, вот, вот и вот-с...
Должен признать, пером владел. А направление было скверное. Этот
Дистерло выгодный, ко времени ракурс избрал: бранить литературу
шестидесятых годов. (Я имею в виду настоящую литературу, вы меня
понимаете.) Словом, юрист этот принадлежал к тем мужам, которые корень зла
усматривают в правдивом изображении жизни человеческой.
На дворе тогда сильно подмораживало, я говорю о политической погоде. В
открытую с ним объясняться я поостерегся. Однако морщусь. Он было несколько
смутился, но крылья не опустил. Воздвигая доказательства, сослался на
пример сверстников, загубленных-де литературой.
Вы, конечно, догадываетесь: он назвал Михайлова. А другой, кто другой
- никогда не догадаетесь... Кибальчич! Так, так, так, он самый:
изобретатель метательных снарядов, которыми и свершилось происшествие
первого марта. Именно тот Кибальчич, который кончил на эшафоте вместе с
Желябовым и Перовской.
Вот как нити сплетаются, господа. И Александр Дмитрич, и Кибальчич, и
этот Дистерло - одной гимназии! Разумеется, я встрепенулся. Барон трепет
мой отнес на счет убедительности собственных построений. Я не перечил, а
просил подробностей: они, мол, убедительнее голых рассуждений.
Про Михайлова он вот что... Впрочем, сперва о Кибальчиче, а потом - к
Александру Дмитричу. Нет, я и сам могу немножко. Я Кибальчича встречал,
видел. Но я, понятно, не знал, что этот корректный человек и есть главный
техник "Народной воли".
Я не знал, что Кибальчич - Кибальчич, я знал "Самойлова": это
псевдоним. Он сотрудничал в журнале "Слово". Я иногда заходил в редакцию,
заставал и "Самойлова". На нем нельзя было не остановить взгляда: лицо той
особенной бледности, которую в старину называли "интересной". И скромность.
Не робость или конфузливость, а достойная скромность. В нем не было
бойкости, никакого неряшества, от него веяло добротным европеизмом.
Помнится, он был молчалив. Если не ошибаюсь, он писал еще и для "Мысли"
Оболенского...
А барон Дистерло знавал Кибальчича гимназистом. Два поступка придали
его имени ореол. Так сказать, всегимназический ореол. Кибальчич публично, в
присутствии соучеников, изобличил ментора во взяточничестве. Ментора звали
- Безменов. Вот вам опять нити: спустя какое-то время сей Безменов