"Юрий Давыдов. Нахимов " - читать интересную книгу автора

Всем делом вершит бывший казанский разночинец и бывший "мачтовый ученик"
Василий Артемьевич Ершов. Ему уж пятьдесят, этому умнице, этому самоучке
капитану Ершову. Он много потрудился и в столице, и близ столицы. В
Архангельске Ершов новосел, приехал в двадцать шестом. И "Азов" с
"Иезекиилем" - его архангельский дебют. Наперед скажем: блистательный. Даже
сэр Эдуард Кодрингтон и другие британцы ахнут, даже император Николай
улыбнется Ершову: "За все тебе спасибо".
Экипаж не сидит сложа руки, дожидаясь у моря корабля. Матросы, офицеры,
сам Лазарев с рассвета до заката пропадают на верфях.
Оправдываясь перед "любезным другом Михайлой Францевичем" Рейнеке за
свое архангельское молчание, Нахимов впоследствии писал: "Скажу ль, что с
пяти часов утра до девяти вечера бывал на работе, после которой должен был
идти отдать отчет обо всем капитану, откуда возвращался не раньше
одиннадцати часов, часто кидался в платье на постель и просыпал до
следующего утра. Таким образом протекал почти каждый день, не выключая и
праздников..."
И, словно устыдившись, открывает еще одну причину, сам же называя ее
главной: оказывается, едва выдастся свободная минутка, как она
посвящалась... Первый раз - и в последний! - перо Нахимова выводит слово:
"любовь". Кто она? Нахимов притаивает дыхание: "Едва смею выговорить..." И
не выговаривает, конфузливо отмахивается: "Но кто из нас не был молод? Кто
не делал дурачеств? Дай бог, чтобы дурачество такого роду было со мною
последнее".
Хотя автор письма и уверяет, что только недостача времени помешала ему
пойти под венец (будь, дескать, больше времени, "тогда прощай, твой бедный
Павел"), но сильное, настоящее чувство выкроило бы время вопреки десятерым
Лазаревым. Стало быть, не было настоящего чувства, а было, как говорят,
увлечение? Но, может, "бедного Павла" постигла неудача? Может, сутоловатого
рыжего лейтенанта не сочли выгодной партией? Кто знает, не скрывают ли
летние дни и белые ночи Архангельска любовную драму Нахимова?
Один из лучших биографов флотоводца говорит, что Павел Степанович так
был предан делу, что попросту забыл влюбиться и забыл жениться. Гм,
"забыл"... Как-то не тянет на согласье с академиком Тарле. Не прошло и
нескольких лет, и Нахимов, получив известие о брачных намерениях Рейнеке,
вздыхает: да, одиночество страшит. В Севастополе, еще до обороны, нигде он
так охотно не коротал холостяцкие вечера, как среди детей своего товарища и
сослуживца Корнилова. И еще: тот же Лазарев или тот же Корнилов, ей-ей, не
слабее Павла Степановича были привязаны к своей профессии, к флотскому
сословию, к судовым заботам, но вот же не бежали от аналоя.
Нет, тут какая-то тайна, какая-то нигде не высказанная драма, а вовсе
не забывчивость. Нахимов до гробовой доски остался холостяком. Ему не
довелось быть "лоцманом". Тем "лоцманом", о котором герой Писемского,
отставной капитан второго ранга, меланхолически молвил: "Супружество есть
корабль, который чтоб провести благополучно между всеми подводными камнями,
лоцману нужна не только опытность, но и счастие".
Павел Степанович так и не познал обыкновенной домашности. А
"корабельная семья", что ни говори, не заменит семейного очага. Многие на
сей раз пожалеют Нахимова, немногие порадуются за него...
В Архангельске оставался он недолго. Лазаревский отряд пошел вокруг
Скандинавии в Балтику. Нахимов шел на "Азове". В пути отведали норд-вестовых