"Юрий Владимирович Давыдов. Белый всадник " - читать интересную книгу автора

Ковалевский наморщил облупившийся нос.
- Они домой улетают, - повторил Егор Петрович укоризненно: как, мол,
вы, Левушка, не понимаете.
- Мда-с, - рассеянно отозвался тот. - А знаете, Егор Петрович, жаль, вы
не познакомились короче с Альфредом. Отличный юноша, честное слово.
- Зато я короче познакомился с падре Рилло, - обронил Ковалевский. -
Вот и еще, еще летят, домой, к нам домой...
Разговор с иезуитом оставил неприятный осадок. Смутная тревога овладела
Ковалевским. Почему? Он и сам не знал. Но избавиться от нее не мог.
Вот если бы Фомин, двадцатилетний Илюшка Фомин, уральский мастеровой,
рассказал о своей давешней беседе с падре, если бы рассказал... Но Илюшка и
не думал рассказывать. Он слонялся по барке, глазел на берега и посвистывал
с видом человека, которому сам черт не брат.
Все еще ощущая смутную тревогу и не понимая причин ее, Ковалевский
принялся измерять скорость течения реки. Ценковский помогал. Оказалось,
Голубой Нил бежал шибче главного Нила.
- На версту с половинкой, - объявил Егор Петрович.
- Ну, вот... - сказал Левушка с таким видом, точно внушал Ковалевскому:
"Видите, Егор Петрович, как оно, а вы что-то не в себе".
- Гм... гм... - пробормотал Ковалевский, и это означало: "В самом деле,
чего я хмару на себя напустил?" И, повеселев, окликнул Ценковского: -
Смотрите-ка!
Над баркой реял и всплескивал трехцветный русский флаг.
- Картинно, - сказал Ценковский.
- Не в том суть, Левушка.
- А в чем?
- Ужели не догадываетесь? На Голубом Ниле - впервые! Ай да мы!
- Это уже слава, - полушутя ответил Ценковский.
Барка шла медленно. Вода в реке стояла низко, мели проступали, как
лысины. Нильская синь густела, принимая малахитовый оттенок, к берегам
теснился, поднимаясь все выше, тропический лес.
Ночами выли гиены. У Бородина по спине бегали мурашки: он полагал, что
гиены - это что-то из геенны, из адской преисподней. Гиппопотамы тяжело
возились в воде и оттискивали следы на прибрежных полянах. Фомин,
разглядывая глубокие вмятины, скреб подбородок: "Вколачивают, что сваю..."
Цапли цепенели среди водяных лилий; Егор Петрович не мог решить, кто
изящнее - птицы или цветы... А Лев Семенович Ценковский страдал от того, что
скопища саранчи обгладывали листву великолепных деревьев... И все четверо
хохотали до слез, когда жители какой-то деревни показали, как они ловят
обезьян.
Способ был уморительно прост. В лесной чаще выставлялся жбан с хмельным
напитком. Обезьяны сбегались толпой, пихаясь и скаля зубы, припадали к
жбану. И пили. Ух и пили, пропойцы! Потом дурачились и куражились, потом
засыпали и в эти минуты весьма походили на тех, кто произошел от обезьян.
Охотники преспокойно запихивали пьяниц в мешки. Бал был кончен, попугаи
насмешничали в ветвях.
Но плеск гиппопотамов в реке, вой гиен, проклятая саранча, захмелевшие
обезьяны - все было пустяком в сравнении с ночным львиным рыком.
Едва он раздавался, Ценковский крадучись сходил на берег. Он шел с
ружьем и обмирал со страху. Но именно потому он и отправлялся в одиночестве,