"Юрий Владимирович Давыдов. Белый всадник " - читать интересную книгу автора

какими он всегда запасался, и поза его, согбенная, с подтянутыми коленками,
на которых и лежала книжечка, - все это вызвало в нем приятное ощущение
привычной работы.
В том месте, где он нынче обнаружил пласт, можно было добыть пудов
двадцать пять золота. Егор Петрович, почесывая карандашом переносицу,
подумал, что для фабрики, пожалуй, маловато. Однако, рассуждал он,
Мухаммед-Али может позволить себе этакую роскошь: рабочие руки дармовые,
содержание черного солдата обходится казне меньше пиастра в день - копеек
шесть на русские деньги. А потом, ведь место для фабрики выбрано удачно,
дорога до пласта удобна и коротка, версты полторы, а фабрика послужит
образцом для иных, ей подобных.
Как только были закончены чертежи и Бородин сказал Ковалевскому: "Уж
вы, Егор Петрович, не сомневайтесь: сделаем", Ковалевский отправился к
Гамиль-паше и заявил, что готов выступить с отрядом в путь.
Тринадцатого марта 1848 года в лагере загремели барабаны. Еще едва
светало. Звезды медленно блекли, ложилась густая роса, отроги дальних гор
всплывали из сумрака.
Тысячи людей вскочили на ноги. К алому шатру Гамиль-паши подвели
мухортую кобылу. Взревели верблюды. Верблюдам вторили ослы, ослам - офицеры.
- Экий, однако, табор... - смеялся Ковалевский. - Ну, Левушка, что,
по-вашему, слаще таких минут? Хоть и тринадцатое, а выступаем.
- Ей-богу, хорошо! Мне теперь дико вспомнить: сидел в Петербурге
безвыездно.
Подошли египтяне-инженеры и Бородин с Фоминым. Ковалевский погрозил
пальцем Дашури:
- Смотрите, чтоб к нашему возвращению намыли тыщу пудов!
Дашури, измученный лихорадкой, желтый, худой, казалось, еще более
долговязый, чем прежде, слабо улыбнулся.
- Сдюжим. Как пить дать, сдюжим, - вмешался Бородин.
Он отвел в сторону Фомина, положил ему на плечо ручищу и, глядя на Илью
сверху вниз строгими глазами, стал читать нотации. Фомин, которому было
неловко под тяжестью бородинской чугунной длани, изогнулся и, страдальчески
шевеля бровями, поддакивал.
- А главное, паря, не дури. Понял? Не ду-ри, - внушал Иван Терентьевич.
- А чего "не дури"? - запетушился Илья.
- А ничего, - строго продолжал Бородин. - Вижу, фертом ходишь.
- А чего "фертом", ну, чего?
- Да уж так, вижу... Одним словом, чтоб все было... Ну да сам знаешь.
Гляди за Егор Петровичем, чтоб, спаси бог, чего на пути не вышло. Понял?
- Понял, - с сердцем отвечал Илья, высвободившись наконец из-под руки
своего товарища. - Ясное дело, понял. Что я, малолеток, что ли?
- Ну ладно, прощевай, - ласково сказал Бородин. - Прощевай, Илюшенька.
- Да и ты тут не тужи, дядя Иван. - Голос у Фомина дрогнул.
Бородин перекрестил Илью, как только, перед смертью, перекрестил его
батька, диковатый мужичина-старатель.
А барабаны гремели уже на другой манер. Барабаны били "поход", и
солнце, вставая из-за гор, взыграло на лошадиной сбруе, на копьях и ружейных
дулах. Гамиль-паша, ловко сидя в седле, важно наклонил голову. Бинбаши и
юзбаши закричали команду. Конники и вьючные животные взяли с места.
Гамиль-паша поехал в голове колонны.