"Юрий Владимирович Давыдов. Белый всадник " - читать интересную книгу автора

"такого Чацкого", а любительское представление "Горя от ума" было на носу.
Распоряжением из Петербурга Ковалевскому разрешалось взять с собою
помощников. И вот он их подыскивал. Не только помощников, не только
мастеров, нет, сотоварищей высматривал среди "людей ведомства горного".
Высмотрел Бородина Ивана Терентьевича и Фомина Илью. Иван Терентьевич
человек богатырской стати, залюбуешься открытым, в честных морщинах лицом.
Под пятьдесят ему, Ивану-то Терентьевичу, и рудникам отдал он всю жизнь.
Погонщиком хаживал в медных шахтах, рудознатцем был, штейгером сделался на
Златоустовских заводах. А Фомин? Тот в сыновья годился Ивану Терентьевичу.
Русые волосы у Илюшки аккуратно в кружок подстрижены, весь он ладный,
проворный, шустрый. Недаром знаменитый изобретатель Аносов держал его
подручным, когда сооружал новую золотопромывальную машину...
Вот с этими-то "людьми ведомства горного" и молодым петербургским
ученым Ценковским Егор Петрович и подъезжал в феврале 1848 года к городу
Хартуму, что стоит при слиянии Белого и Голубого Нила.
Хартум обдал клубами пыли. Отплевываясь и жмурясь, углубились они в
узенькие искривленные улочки. Глиняные домики были без стекол в окнах, без
замков и запоров на дверях. Один из таких домиков Ковалевский снял на два
дня для экспедиции.
Что же он такое, этот суданский город?
Разноплеменные войска под командой турецких офицеров?
Генерал-губернатор, чиновники? О, это еще не Хартум.
Хартум - это сами суданцы, это базары, это сады у Голубого Нила. Барки
и верблюжьи караваны везут в Судан жгучий ром и отборный рис, добротное
сукно и сирийский табак, мачты сосновые и мачты еловые; а Судан отгружает
душистый кофе из Эфиопии и добрую медь с берегов Белого Нила, страусовые
перья, бивни слонов и шкуры леопардов, черное дерево и черных невольников.
Голубой Нил поит хартумские сады. В садах лунно отсвечивают лимоны,
гранаты наливаются сладкой кровью и никнут тяжелые связки бананов. Сады
перемежаются полями. На полях сеют хлеб, четырежды в год снимают жатву.
А жители Хартума? Много народов и племен повидал Ковалевский, а таких
не видывал. Африка! Что уж говорить про Ценковского и Бородина с Фоминым!
Ценковский все время что-то нашептывает Егору Петровичу. Иван же
Терентьевич с Илюшкой стараются не выказывать удивления. Как ни чудно им, а
порешили они, что так оно и должно быть, ежели люди живут, одеваются и пищу
варят своим манером.
Вот у здешних мужиков что штаны, что исподнее: белые. И короткие, до
колен. Должно, в таких-то по жаре способнее. Или вот таскает каждый по два
копья, а нож через плечо подвешен. Значит, есть резон остерегаться чего-то.
На ногах же у них... как это... сандалии, что ли, называются. Опять же
попробуй тут в сапогах пощеголять. Свету не взвидишь. А бабы... Ну и
чудесницы! Волосяные башни на головах, в носу - кольца большие. Из золота,
что ли? Да нет, медные. Ох и придумают! Впрочем, чем бы ни тешились... А
губы, губы-то у них синие. Словно утопленницы, ей-богу. Ну а если взять
супружниц сидельцев да купчишек на Руси - те зубы чернят...
Вечером Ковалевский и Ценковский отправились в гости. Посыльный принес
им записку по-французски. В записке после поздравления с благополучным
прибытием говорилось, что местные жители-европейцы будут рады видеть
соотечественников.
- Соотечественники? - удивился Ценковский.