"Маркиз де Сад. Сто двадцать дней содома " - читать интересную книгу автора

момент". - "Нет, - сказал Кюрваль, которого возбуждал Адонис, стоя на
коленях, и который руками ощупывал Зельмиру, - нет, мой друг, гордость здесь
ни при чем; предмет, который по сути своей не имеет никакой ценности, кроме
той, которую ему придает ваша похоть, предстает совершенно таким, каков он
есть, когда наша похоть угасла. Чем неистов ее было возбуждение, тем
безобразнее выглядит этот предмет, когда возбуждение больше не поддерживает
его, точно так же, как мы бываем более или менее утомлены в силу большего
или меньшего числа исполненных нами упражнений; отвращение, которое мы
испытываем в этот момент, всего лишь ощущение пресыщенной души, которой
претит счастье, поскольку оно ее только что утомило!" - "Но все же из этого
отвращения, -сказал Дюрсе, - часто рождается план мести, мрачные последствия
которого приходилось видеть". - "Ну, это другое дело, - сказал Кюрваль. - А
поскольку серия этих повествований, возможно, даст нам примеры того, о чем
вы говорите, не будем спешить с рассуждениями, пусть эти факты предстанут
сами собой". - "Председатель правильно говорит, - сказал Дюрсе. - Когда ты
находишься накануне того, чтобы пуститься в блуд, ты предпочтешь готовить
себя к предстоящей радости, а не будешь рассуждать о том, как испытывают
отвращение." - "Ставим точку... больше ни слова, -сказал Кюрваль. - Я
совершенно хладнокровен... Весьма очевидно, - продолжал он, целуя Адониса в
губы, - что это дитя очаровательно... но им нельзя овладеть, я не знаю
ничего хуже ваших законов,.. Надо ограничиться некоторыми вещами... Давай,
давай, продолжай, Дюкло, поскольку я знаю, что наделаю глупостей, и хочу,
чтобы моя иллюзия продержалась хотя бы до того момента, когда я лягу в
постель". Председатель, который видел, что его оружие начинает бунтовать,
отправил двух детей назад и снова улегся подле Констанс, которая, какой бы
несомненно привлекательной она ни была, все же не слишком возбуждала его; он
опять призвал Дюкло продолжать, и она тотчас подчинилась, говоря так: "Я
присоединилась к своей подружке. Операция Луи закончилась, и мы, пребывая
обе в несколько паршивом настроении, покинули монастырь (я - почти с
решимостью больше туда не возвращаться). Тон Жоффруа унизил мое детское
самолюбие и, не углубляясь более, откуда исходило это отвращение, я не
хотела больше ни продолжений, ни последствий. Но все же на роду мне было
написано пережить еще несколько приключений в этом монастыре, и пример моей
сестры, которая, как она мне сказала, имела дело более чем с четырнадцатью
мужчинами, должен был убедить меня в том, что я еще не дошла до предела в
своих похождениях. Я заподозрила об этом три месяца спустя после последнего
приключения, когда ко мне обратился один из этих добрых преподобных отцов,
человек лет шестидесяти. Не было такой хитрости, какой бы он ни применил,
чтобы убедить меня прийти в его комнату. Одна из них, в конце концов,
удалась, да так удачно, что одним прекрасным воскресным утром, сама не знаю,
как я почему, я там оказалась. Старый распутник, которого звали отец Анри,
заперся со мной, как только я вошла, и от души поцеловал меня. "А! Маленькая
шалунья, - воскликнул он с восторженной радостью. - Ты теперь у меня в
руках, на этот раз от меня не убежишь". Было очень холодно, мой маленький
нос был полон соплей, как это довольно часто бывает у детей. Я хотела
высморкаться. "Ну, нет, нет! - сказал Анри протестуя против этого. -Я, я сам
проделаю эту операцию, моя крошка". И, уложив меня на свою кровать так, что
моя голова немного свешивалась вниз, он сел рядом со мной, притянув мою
опрокинутую голову к себе на колени. Можно было подумать, что в этом
состоянии он пожирал глазами эти выделения моей плоти. "О! Прекрасно