"Маркиз де Сад. Сто двадцать дней содома " - читать интересную книгу автора

улицы, очень страшную, почти пятидесяти лет, ягодицы которой были очерчены,
точно ягодицы Венеры. Не было ничего более прекрасного для глаз. Я захотела
увидеть эту сцену. Старая дуэнья, плотно закутанная в покрывало, тотчас же
оперлась животом о край кровати. Наш распутник, человек лет тридцати, как
мне показалось, из судейского сословия, задирает ей юбки до пояса, приходит
в неистовый восторг при виде красот в его вкусе, которые предстают перед
ним. Он касается их руками, раздвигает ягодицы, страстно целует их; его
фантазия распаляется гораздо больше от того, что он воображает себе, чем от
того, что он действительно увидел, если бы женщина была без покрывала, будь
она даже хорошенькой; он воображает себе, что имеет дело с самой Венерой, и
после довольно недолгого гона его орудие, ставшее твердым при помощи
толчков, извергает благодатный дождь на эту роскошную задницу, которая
предстает перед глазами. Его разрядка была быстрой и бурной. Он сидел перед
предметом своего поклонения; одной рукой раскачивал его, а другой орошал
спермой; раз десять он вскричал: "Какая прекрасная жопа! Ах! Какое
наслаждение заливать спермой такую жопу!" Затем встал и ушел, не проявив ни
малейшего желания узнать, с кем имел дело. Спустя некоторое время один
молодой аббат попросил у госпожи мою сестру. Он был молодым и красивым, но
член его был едка различимым, маленьким и вялым. Он уложил ее, почти
раздетую, на диван, встал на колени между ее ляжками, поддерживая за ягодицы
двумя руками, причем одной рукой он щекотал ей красивую маленькую дырочку
зада. Тем временем его губы коснулись нижних губ моей сестры. Он щекотал ей
клитор языком и делал это ловко; так согласованы и равномерны были его
движения, что через две-три минуты он привел ее в исступление. Я видела, как
склонилась ее голова, помутился взор, и плутовка закричала: "Ах, мой дорогой
аббат, ты заставляешь меня умирать от удовольствия". Привычкой аббата было
глотать жидкость, которую заставляло течь его распутство. И он не преминул
сделать это и, трясясь, извиваясь, в свою очередь, раскачиваясь на диване,
на котором лежала моя сестра, рассеял по полу верные знаки своей
мужественности. На следующий день была моя очередь и, уверяю вас, господа,
это было одно из самых приятных ощущений, какие только мне довелось испытать
за всю жизнь. Этот плут аббат получил мои первые плоды, и первая влага
оргазма, которую я потеряла, попала к нему в рот. Будучи более услужливой,
чем моя сестра, чтобы отблагодарить его за удовольствие, которое он мне
доставил, я непроизвольно схватила его нетвердый член; моя маленькая рука
вернула ему то, что его рот заставил ощутить меня с таким наслаждением."
Здесь Герцог не мог удержаться, чтобы не прервать рассказ. Исключительно
разгоряченный поллюциями, которым он предавался утром, он решил, что этот
вид распутства, исполненный с прелестной Огюстиной, живые и плутоватые глаза
которой свидетельствовали о рано пробудившемся темпераменте, заставит его
пролить сперму, от которой покалывало у него в яичках. Она была из его
катрена, была ему достаточно приятна и предназначалась для лишения ее
невинности; он подозвал ее. В тот вечер она нарядилась смешным мальчуганом и
была прелестна в этом костюме. Дуэнья задрала ей юбки и расположила ее в
позе, описанной Дюкло. Герцог сначала занялся ягодицами: встал на колени,
ввел ей палец в анальное отверстие, легонько щекотал его, принялся за
клитор, который у любезной девочки уже хорошо обозначился, и начал сосать
его. Уроженки Лангедока весьма темпераментны. Огюстин доказала это: ее
прекрасные глаза оживились, она вздохнула, ее ляжки непроизвольно
приподнялись, и герцог был счастлив, получив молодую влагу, которая,