"Борис Дедюхин. Слава на двоих " - читать интересную книгу автора

- А ты от рождения, поскольку зовут тебя Филиппом.
- Ну и чего?
- А того, что по-гречески "иппос" значит "конь", отсюда "ипподром" -
место для лошадей, "гиппопотам" - речной конь, а ты - и есть самый что ни на
есть заядлый любитель-лошадник.
- Эка ты!.. Когда так, с тебя пол-литра.
- Одной, значит, тебе мало?
- Как так? - сразу присутулился Филипп.
- Или у тебя день рождения нынче?
- Нет, ты че?
- А так, что ты, видать, правда, заядлый любитель, только не лошадей, а
этого дела...
- Ни росинки на язык не капнуло! - таращил глаза Филипп, изо всей мочи
изображая из себя святого постника.
- А ну дыхни!
- Вот еще, делать мне нечего больше!.. И что ты за ревизор?
- Ревизор - не ревизор - верно, но чтобы ты мне вот этого жеребенка
всегда в большом порядке содержал. А повторять я не люблю.
И ушел, как не было его.
- Чей-то он раскомандовался? - заметелился после времени Филипп.
Федя, работая конюхом, мечтал стать жокеем и уж видел себя знаменитым
мастером, а только что ушедший из конюшни человек был для него подлинным
кумиром. И он строго урезонил напарника:
- Это самый великий в нашей стране ездок из всех когда-либо вдевавших
ногу в стремя!
Филипп поковырял в зубах сухим стебельком клевера, вяло согласился:
- Оно, конечно, Насибов... Он, баил кто-то, недавно в Америке шибко
сильно с Гарнира сверзился...
- Не он "сверзился", а перед ним французские лошади споткнулись, Гарнир
наскочил на них - тут ведь одно мгновение! Николай упал, разбил лицо, а пока
вставал, все лошади ушли больше чем на двести метров. Он снова прыгнул в
седло, догнал и был все же шестым.
- Эт-то да... Только чего он узырил в этом колченогом хмыренке?
Федя на этот вопрос не умел ответить с определенностью, но, чтобы не
промолчать, сказал:
- У Николая Насибова чутье на лошадей.
С этого дня Анилину жить стало лучше, стало веселей. На завтрак и ужин
приносил ему конюх, кроме всего прочего, овсяную кашу, в которую добавлял
несколько сырых яиц, а к десерту непременно морковку или подслащенную
патокой водичку. Наливал иногда молока, но Анилин брезгливо фыркал и
отворачивался - помнил вкус пряного, душистого маминого, и это, коровье,
казалось ненастоящим и даже, подозревал он, приванивало то ли керосином, то
ли карболкой - совершенно негодное, словом, для питья.
Его неожиданный покровитель время от времени заглядывал на конюшню и
каждый раз был чем-нибудь недоволен, каждый раз ругался - ну ни единого
случая, чтобы он не отчитал Филиппа: то морковь крупно порезал, то мало
подстилки положил, то из кормушки труху не выгреб, прежде чем сено
задавать, - тысячу причин выискивал. Филипп боялся Насибова больше, чем
всего заводского начальства, вместе взятого, и, когда встречал его
где-нибудь на территории, начинал безо всякой подготовки клясться: