"Борис Дедюхин. Слава на двоих " - читать интересную книгу автора

Интуиция и опыт подсказали ему, что - да, это та лошадь, и их совместная
работа доставляла обоим не усталость, а удовольствие: работа, которая не
утомляла и была желанной. Здесь был не простой набор приемов тренинга, а
творчество: Насибов делал то, что было нужно именно Анилину, а может -
единственно только Анилину, потому что как нет двух абсолютно одинаковых
человеческих характеров, так нет и двух одинаковых лошадиных темпераментов.
Теперь у Анилина был человек. Николай, по утрам заходя в конюшню, уже в
дверях произносил что-нибудь громко, но не резко: лошадь не любит, когда к
ней подходят торопливо или крадучись, ей нравится, когда человек идет
открыто и добродушно, и уж совсем славно, если он при этом топает ногами и
гремит ведром!
И в это утро Николай подошел к деннику вроде бы как обычно, и движения
были как будто такими же мягкими и уверенными, но заметил Анилин в них
скованность и даже некую суетливость: что-то было неладно...
С месяц тому назад вот так же - непривычно, не как всегда - зашел он к
Анилину: был молчаливым и словно бы виноватым. И почему-то даже узду не стал
надевать, повел на чомбуре. И пошли не в леваду и не в паддок - по асфальту,
где люди ходят. Свернули на узенькую стезю в конце конюшни и остановились
возле каменного столбика.
- Не узнаешь? - спросил Николай и показал на гипсовое изображение
лошадиной головы.
На каменном столбике было высечено "Аналогичная, дочь Агрегата и Гюрзы.
1953 - 1963 гг.".
- Пала сразу же, как родился у тебя брат. Аналогичным его назвали, в ее
память. Мало пожила...
Еще постояли у свежей могилки (под обелиском были захоронены, как
обычно, голова и сердце лошади), затем Насибов отпустил осиротевшего Анилина
в леваду, а тот шел медленно и несколько раз оглянулся: то ли смутно
предчувствуя тревогу и скорбь, то ли просто был удивлен необычностью утра,
но оглянулся.
Вот и сегодня было что-то не то: и в том, как поздоровался Николай, и в
том, как огладил - неохотно будто, со вздохом. Что же произошло?
Насибов прижался лицом к костистой щеке лошади, объяснил:
- Хотят нас с тобой, Алик, порознить...
Голос был ласков и тих, а слов Анилин не понимал, решил, что напрасно в
беспокойство пришел, что все в порядке, и беспечально засунул голову в ворох
сена.
А беда над ним нависла опять нешуточная: по-прежнему руководители
завода не верили, что из него может быть толк, и постановили отрядить его
для летних испытаний на один из провинциальных ипподромов, где, как говорят
полушутя-полусерьезно, собираются бродячие собаки, а не лошади - ни породы,
ни класса, ни резвости.
Насибов возмущался, уверял, просил, требовал. Но если начкон Шимширт
лишь увещевал "по-отечески" (мол, на кой ляд тебе связываться с сомнительной
лошадью!), то директор Готлиб говорил категорически:
- Нельзя позорить завод в Москве! Этот жеребенок бегать-то не умеет, не
то что скакать.
Если бы Анилин был не у Насибова, а у любого другого жокея, пусть бы
очень хорошего, но не с таким авторитетом, то чем бы закончилось - бог
ведает... Анилин попал бы в другие руки - это раз. А два - если бы в других