"Ирина Дедюхова. Мы сидим на лавочке" - читать интересную книгу автора

долго-долго, но это было очень неловко. Поэтому она кидала на Мишу
короткие, но внимательные взгляды до следующего раза, когда на него можно
будет посмотреть еще раз. И еще Миша, по подсказке Авдеича, считал, что раз
Клава теперь его кадра, то он, кроме аванса и окончаловки, обязан ее
кормить. Он разламывал булку и передавал ее Клаве. Их пальцы соприкасались,
и оба краснели. А потом Миша доставал Клаве бутылку кефира, и их пальцы
соприкасались снова... Миша носил еще хромированную стремянку, которую
сделал для Клавы один сварщик, друг Авдеича. Она была очень красивая, почти
такая же, как брусья в школе, на которые ей не давали взбираться. И
совершенно напрасно, стремянка ее выдерживала. Миша помогал ей взбираться,
обнимая за талию, и они опять краснели. А ведь после воскресной работы,
Миша приглашал Клаву в кино на последний сеанс! Такого ей даже не снилось
ни разу за всю жизнь!
И началось у Клавы счастье. Оно было тихим и неприметным, как
пушистый, несмелый первый снег. Может быть, оно бы исчезло, растаяло бы в
слякотной октябрьской оттепели, но старухи и Авдеич ревностно берегли его
от чужого недоброго глаза. Ох, какое же это было счастье! За все, про все и
на все времена...

* * *

Вот и пролетели две зимы и два лета. Отпуск даже давали - один раз,
осенью. И просидела Хиля ровно два года за окошечком в дежурке, засыпаемая
автодорожными комплиментами и шоколадом. Все два года она аккуратно
отмечала путевки и читала книжки про милицию. С такой анкетой она тут же
поступила на рабфак, а потом, наконец, стала-таки студенткой юридического
факультета к неописуемой радости бабушки, папы, мамы и всех прочих Шпаков и
Видергузеров. После триумфа родственники Хили обзванивали всех знакомых: "А
наша Хилечка, да вы ее знаете - дочка Раи и Самуила, поступила на
юридический! Ай, вы сами не понимаете, как нам всем пришлось над этим
подумать! Так Вы сами представьте теперь, как нам надо для домашней
воспитанной девочки место юристконсульта! А еще, например, бывает место у
Исаака Израйлевича нотариусом. Может, вы знаете кого-нибудь, кто бы взялся
об этом подумать?" Так они и звонили, и думали все пять лет, пока Хиля не
закончила университет и не распределилась в районное отделение милиции.
Папа вообще переносил удары судьбы гораздо мужественнее мамы. А у мамы
нервы были слабые, она сидела у бабушки на кровати, и они вдвоем в голос
ревели и извинялись перед всеми сынами Израиля и дочерьми Сиона, что не
смогли из-за коммунистической пропаганды воспитать нормальную еврейскую
девочку. Потом был собран большой совет Шпаков и Видергузеров, на котором
решили, что через полгода Хиля одумается, встанет на торную дорогу и пойдет
в нотариусы или адвокаты. А милиция, утешил бабушку дядя Хаим, это даже
интересно. Потому что в милиции хорошо принимают в партию, а без этого Хиле
не работать у них в главке. А под конец вечера, когда они еще выпили, мамин
брат - дядя Наум всем показывал кукиши и кричал, что евреи - героическая
нация, что это скоро все поймут, когда они полетят в космос, а этого дня
осталось ждать уже недолго, раз Хилька записалась в милицию.

* * *