"Ирина Дедюхова. О человеках-анфибиях" - читать интересную книгу автора

секретарем обкома, еще на прошлой неделе крутившим барабан с назначениями в
конференц-зале. Только тут дусик стал медленно просекать, откуда надо было к
построению светлого будущего подбираться. Ну, да делать нечего. Валентин
Борисович начал на шажок да полшажка протискиваться сквозь плотную толпу к
становищу мамаеву, понимая, что это и есть та единственно возможная
аудиенция, без которой в дальнейшем ему не найти своего места в жизни.
С ностальгической горечью Валентин Борисович вспомнил, как за просто
так, за дореформенные три рубля повезло ему в молодости с покойной Виленой,
а ведь раз на раз в жизни не приходится. Но все размышления о жизненных
коллизиях он из головы выкинул и, выставив локти, не обращая внимания на
тычки и пинки, принялся остервенело продираться к эпицентру событий сквозь
плотную толпу, пропахшую потом и жаренным в нерафинированном подсолнечном
масле репчатым луком.
Приподнявшись взглядом над склоненными головами к молочно-сизой полоске
у самого горизонта, Мамай неожиданно крикнул страшным, отвратительным
голосом: "Двасать процент со вщерашнего дни!"
Базарный люд вздрогнул, в страхе поддался назад, чуть не раздавив
барахтающегося дусика в блин с начинкой о заколоченную дверь не работающего
сортира. И лишь одна баба в грязном белом фартуке, завыв на всю площадь,
бросилась перед ним на колени на край ковровой дорожки: "Не вели казнить,
вели слово молвить, грозный наш Мамай Ишимбаевич!"
- Что это у тебя такой непорядок сегодня, Павлюченко? - недовольно
спросил вполголоса Мамай краснорожего мужика в синих нарукавниках.
- Не могу знать, Ваше Превосходительство! - растерянно пробормотал тот.
- Второе тебе строгое предупреждение, Павлюченко, - прошипел Мамай ему,
а для всех громко сказал: "Одно другому не помеха. Можно и слово молвить, а
после - можно и казнить. На рынке, мадам, и два надвое случается. Говори,
раз вылезла!"
- За что же это двадцать процентов-то, батюшка? - ныла баба, цепляясь
за ноги отпихивающегося Мамая. - Ведь и так последнее выколачиваем!
- Ах, ты баба, глупая, неразумная! - заорал визгливо Мамай, ногами в
сапожках сафьяновых на нее затопав, - Ты хоть раньше газетки читала? Ты хоть
знаешь, сколько у народишки твоего по чулкам да по матрасам от меня средств
финансовых в тайниках пораспихано? Прикидываются они! Чего им по базару
шастать, если денег нет? Свою выгоду высматривают! В кого же ты такая -
наивная, да легковерная? А нам их деньги нужнее! Мы их в оборот пустим.
Знаешь, сколько денег на реформу торгового павильона надо? Иди отсюда!
Решила народ жалеть - нечего на базар ходить, дура полоротая!
Острым взглядом выдернув дусика из напирающей на оцепление толпы, Мамай
наклонился к молодцу с косой саженью в плечах и внушительной кобурой на
поясе. Процедил какие-то важные слова вполголоса, и молодец рванулся рысью к
Валентину Борисовичу, схватил его за шиворот и повалил перед узкими
пронзительными очами своего начальника.
- Ну, здравствуй, собачий сын! - ласково молвил Мамай под подхалимские
смешки ближайшей челяди. - Руководить с утра пораньше палатками пришел?
Молодец! Видно делового человека издалека! Максимов, клешни грязные свои у
него с горла подбери! Встань, Валя, подымись! На-кося, ручку мою поцелуй!
И, краснея от унижения, дусик с чувством чмокнул птичью лапку Мамая.
- Вот и ладно, Валя, - тихо сказал ему Мамай, - спасибо, что не
возгордился, геройствовать перед чухней базарной не начал. Народ-то надо