"Ион Деген. Статьи и рассказы" - читать интересную книгу автора

чтобы мы пошли по их пути и стали врачами.
А еще мы любили оперу. Все началось с оперетты. Но очень скоро ее
вытеснила опера. А из всех опер больше всего мы полюбили "Кармен". Мы знали
ее наизусть. "Майер и Маркович" - пели мы на мотив начала "Сегидильи", а
начало антракта к четвертому действию звучало как - "Маркович и Майер". С
детства это было нашим своеобразным паролем. В гимназии у нас был очень
хороший класс. За единственным исключением никого из одноклассников не
волновало наше еврейское происхождение. А исключением можно было пренебречь.
Иштван был самым тупым и самым трусливым в нашем классе. Не помню,
почему ему дали кличку "Павиан". Это еще до гимназии, еще в начальной школе.
Он, скорее, походил на гориллу.
Павиан сидел через проход справа от Марковича. И даже списывая у Мати,
он умудрялся делать ошибки. В сороковом году Павиан, единственный в нашем
классе, стал юным членом фашистской партии.
Я не стану утомлять вас рассказом о том, что нам пришлось пережить в
гетто и в лагере. Это обычная история. Таких вы знаете сотни.
В тот день, когда по грязи, перемешанной со снегом, мы плелись в
колонне умирающих от истощения скелетов, и Маркович и я уже знали о судьбе
наших родителей. Мы знали, что их увезли в Польшу. А в нашем лагере из уст в
уста передавалось зловещее слово "Аушвиц".
Вероятно, была закономерность в том, что вместе с несколькими немцами и
овчарками нашу колонну охранял Павиан.
Вы знаете, я ненавидел его еще больше, чем немцев, хотя, казалось, это
было уже невозможно. Мне легче было вытаскивать из грязи ноги в обносках
обуви, когда я думал о том, что если я выживу, то собственными руками
приведу в исполнение смертный приговор этой мрази.
Мы не знали, куда нас ведут. Можно было только догадаться, что нас
зачем-то уводят на запад от приближающегося наступления русских. Я был уже
на пределе своих сил. Маркович был еще хуже. Несколько раз мне приходилось
подхватывать его, чтобы он не свалился. Упавших немцы тут же пристреливали.
В какой-то момент с нами поравнялся Павиан. Откормленный, с лоснящейся
мордой. На груди у него болтался "шмайсер". Нет, в этот момент Маркович даже
не споткнулся. Но Павиан выхватил пистолет, - до этого я не видел, что кроме
"шмайсера" у него есть еще пистолет, как и в классе, он был справа от
Мати, - и выстрелил почти в упор в голову Марковича.
Я не успел подхватить моего друга. Он упал в грязь. Колонна прошла мимо
еще одного трупа.
Как и большинство детей из состоятельных еврейских семейств, я был
воспитан весьма либерально и, естественно, был атеистом. Но в этот момент из
глубины моей души к небу вознеслась молитва: "Господи, сохрани меня, чтобы я
мог отомстить Павиану!".
Вероятно, Господь услышал меня. Я выжил, хотя побывал даже в русском
лагере для военнопленных. Оттуда мой русский язык. Конечно, потом я
усовершенствовал его. Я вам расскажу об этом.
В 1947 году я уже был в Палестине, куда меня привело сердце. Ивритом и
английским я тоже овладел довольно быстро. Но еще до приезда в Палестину мне
пришлось участвовать в операциях нашей будущей службы. Моя арийская
внешность и совершенный немецкий язык оказались очень кстати.
Не посчитайте это хвастовством, но едва возникшая служба была нисколько
не хуже прославленных разведок. А может быть, даже лучше. Люди, подобные