"Виктор Делль. Скалы серые, серые..." - читать интересную книгу автора

долго что-то не ладилось с аппаратурой, не мог он отладить фокус. Шла лента,
на экране менялось изображение. Оно то расползалось до невидимости, то снова
становилось четким, но ненадолго, потому что подвыпивший человек никак не
мог приноровиться. Что-то подобное происходило и с Кононовым. Сознание
прояснялось, туманилось, темень все чаще застилала глаза.
На вторые сутки перестало мести. Подмораживало. В редкие минуты
просветления Кононов отчетливо видел очертания сопок, подступавшие к болоту
скалы. Убедившись в том, что не сбился, он шел. Опирался на палку, делал шаг
правой ногой, подтягивал левую. Тело ею вроде бы раздвоилось. Правая сторона
пылала жаром, левая онемела. Ноги отказывались повиноваться. Но он продолжал
идти. Ему казалось, что если он поднажмет, то выберется к реке, к заветной
ели. Только бы не упасть, не свалиться. "Врешь, сволочь, не возьмешь... Не
дамся..." Он ругался зло, с остервенением, и ругань помогала. Поминал
Гитлера и всю фашистскую заразу. Шел и ругался. Сулил Гитлеру самые суровые
кары. И вдруг остановился. Вспомнился Звягин, его слова. "На Севере сохатых
бьют всего одной пулей из малокалиберной винтовки, - говорил старшина. -
Зверь гибнет, куда бы эта пуля ни ударила. Гибнет не от потери крови, нет.
Беспокойство от маленькой пули гонит зверя по тайге. Сохатый теряет силы,
мороз приканчивает его. Здоровенный зверь помирает от незначительной раны".
Кононов оторопел от неожиданности. Все выходило так, как говорил
Звягин. Он протискивался сквозь заросли, лез на склоны, скатывался и снова
лез. Только сейчас он понял, что надо остановиться, отдохнуть.
Кононов огляделся, увидел пень. Смел снег, сел. Развязал вещмешок,
достал рацию. Проверил. О восстановлении рации и речи быть не могло. Зачем
же он ее тащит? Выкинул. Достал банки с консервами. Одну вскрыл и тут же
поел. Есть не хотелось, но он заставил себя. Банки рассовал по карманам. В
карманы сунул три плитки шоколада. Вещмешок разгладил, сунул его в
комбинезон, прикрыв им разорванный бок. Вспомнил о фляге, снял ее с ремня,
отвинтил крышку, отпил глоток. Впервые за долгий переход. Спирт ожег горло,
но он заел снегом, отдышался. Сразу стало теплее. Кононов зарылся поглубже в
снег, заснул.
Разбудило старшину ощущение тревоги. Тихо, словно боясь спугнуть кого,
он снял рукавицу, расстегнул комбинезон, нащупал гранату. Повел сначала
глазами, потом головой по сторонам. Никого и ничего... Те же деревья, те же
скалы. Сглотнул слюну, почувствовал боль. Шевельнул губами - больно. Понял -
жар.
Он шел сутки, вторые, третьи... То ему казалось, что он голый сидит на
ветру и его бьет дрожь, то видел себя мальчишкой в русской печке в банный
день, а заслонку забыли открыть, и ему жарко. Еще чуть-чуть, и он
задохнется...
Временами к нему подходил Иван Захарович Семушкин.
- Скис? - трогал его за плечо тренер.
Кононов пытался объяснить, что его зацепило сбоку, держит, но слов
своих он не слышал. Он только чувствовал, как открывает рот.
- Тянись, тянись! - громко кричал Семушкин.
Кононов тянулся, поднимал голову, а видел уже не Ивана Захаровича, а
Звягина.
- Встать, курсант! - командовал Звягин.
- Не...
- Отставить! - приказывал Звягин. - Нет у разведчика такого слова.