"Валерий Демин. Ущелье печального дракона" - читать интересную книгу автора

сморщились, покоробились, отчего вся рукопись распухла и раздалась. Текст
тоже немного пострадал, особенно вначале: кое-где смыло и стерло чернила,
кое-где строчки закрывали бурые разводы.
Керн взял рукопись под мышку и направился к выходу. На воле терпкий запах
хвои ударил в нос, как шампанское. Выбрав негустую тень и распластавшись на
траве, Керн открыл книгу с середины и принялся быстро, но бережно
перелистывать страницы. Сидя рядом на корточках, я то и дело заглядывал
через плечо, но ничего не успевал схватывать - перед глазами мелькали только
обрывки бессвязных фраз. Побуревшие от времени страницы были сплошь исписаны
малоразборчивым почерком. Буквы торопились, набегали друг на друга, точно не
поспевали за мыслью автора. Неровные строчки заползали то вверх, то вниз.
Наконец Керн нашел, что искал, и начал негромко читать, переводя прямо на
русский. Над моей головой вновь нависли знакомые стены памирского ущелья...

* * *

Измученные, обессиленные без свежего корма яки еле переставляли ноги.
Альбрехт Рох, подпрыгивая и покачиваясь в войлочном седле, ехал в хвосте
каравана. Монах, казалось, не замечал ни гортанных криков погонщиков, ни
крутых спусков, ни резких толчков, от которых его почти бросало на острые,
как вилы, рога яка, грозно торчащие из темной шерсти.
Рога - зловещий аксессуар дьявола. Может быть, и жесткая волосатая спина
под седлом принадлежит хозяину преисподней, а вовсе не диковинному горному
животному? С того самого мгновения, когда из жутких глубин подземного озера
возникла чудовищная оскаленная морда, Альбрехт Рох точно впал в забытье. Не
хотелось ни есть, ни пить, ни думать. Только обветренные распухшие губы по
привычке повторяли молитву.
И когда над ухом обжигающе звонко, как оборванная струна лютни, пропела
стрела, он не без усилия открыл слезящиеся глаза, и то, что увидел,
показалось ему картинами сна. Впереди все смешалось. Караван, перегородив
ущелье, сбился в кучу, а сквозь мычащее стадо пробивался отряд вооруженных
конников. Несколько косоглазых безбородых всадников в лисьих малахаях и
полосатых халатах мчались прямо на монаха. Пронзительный разбойничий гик
заглушил беспокойный рев яков, и, прежде чем Альбрехт Рох наконец осознал,
что все это не сон, тугой монгольский аркан сдавил ему горло.
Откуда взялся в безлюдном памирском ущелье монгольский отряд, ведал,
должно быть, один только бог. Альбрехт Рох нащупал на груди серебряную
пластинку - охранную посольскую грамотку, сорвал ее и молча протянул
ближайшему всаднику. Тот опасливо взял пайцзу, недоверчиво повертел
посольский пропуск и что-то скомандовал, указывая в сторону тучного монгола
с толстой короткой шеей и глубоким давнишним шрамом через все лицо - след
тангутской секиры или хорезмского клинка. Судя по богатой одежде, отягченной
дорогими мехами, судя по властному неподвижному взгляду и по презрительно
оттопыренной нижней губе, судя по тому, как угодливо притихли жавшиеся в
стороне монголы, старый военачальник был важной персоной. Однако кем бы ни
был самодовольный вельможа, Альбрехт Рох решил действовать дерзко и
наступательно.
"Я посланец французского короля, еду в ставку великого хана", - выпалил
он две хорошо заученные монгольские фразы. Вельможа метнул на монаха колючий
взгляд и прорычал в сторону несколько неразборчивых слов. И тотчас же за его