"Валерий Демин. Ущелье печального дракона" - читать интересную книгу автора

монгольский вельможа и маленький китайский чиновник.
Колченогая фигура грузного монгола выглядела, пожалуй, нелепее всего в
этой трагикомической гонке, однако старик достиг водопада одновременно со
всеми. Здесь, возле подъемного механизма, все трое долго не могли
отдышаться, глотая бескровными губами разреженный воздух. Первым опомнился
воевода. Он вдруг выхватил из ножен саблю и, визгливо выкрикивая монгольские
слова, принялся угрожать Альбрехту Роху и маленькому китайцу. Монах
попятился от острого кривого клинка, не понимая, чем вызвана беспричинная
ярость. "Он хочет, чтобы мы спустили его в корзине",
- объяснил китаец и жестом дал понять разъяренному монголу, что согласен.
Тот немедленно бросился к плетеной корзине, а маленький китаец ухватил
ближайшего яка за кольцо, продетое сквозь ноздри, и пустил громоздкий
подъемник.
Голова монгола с надвинутой по самые брови лисьей треухой шапкой медленно
исчезла за краем пропасти. Но не успело подъемное колесо сделать
пол-оборота, как китаец остановил быков. Поначалу Альбрехт Рох не понял, что
замыслил этот юркий человечек, чьи щуплые плечи и худое костлявое тело не
мог скрыть даже утепленный халат. А китаец спокойно присел на корточки,
достал из-за пояса узкий длинный кинжал и принялся с невозмутимым видом
перерезать толстый - чуть ли не с руку шириной - канат, связывающий барабан
подъемника и ременную корзину, в которой теперь, как в ловушке, болтался над
пропастью монгол.
Кинжал с трудом брал скрученный и просаленный ворс, но китаец делал свое
страшное дело не торопясь. Ритмичными движениями и без особых усилий он
точно пилой перепиливал тугой канат и, когда наконец перерезанный конец
верёвки, словно оборванная тетива лука, молниеносно мелькнул над краем
пропасти, даже не посмотрел в ту сторону.
Оставался единственный путь отступления - веревочная лестница, столь
хитроумным и изобретательным способом доставленная наверх. Беглецы по
очереди спустились вниз. Оседланные кони и навьюченные яки разбрелись без
присмотра по всему ущелью. Маленький китаец неподвижно сидел на камне близ
странной площадки, исписанной непонятными треугольными знаками. Монах
подошел, и на него глянуло простое человеческое лицо. Спокойное выражение,
проницательный взгляд, и только в глубине узких прищуренных глаз светилась
затаенная скорбь...
Лу-гун - так звали китайца - был не чиновником, как предполагал Альбрехт
Рох, а в сущности, таким же монгольским пленником. Долгое время ему,
манихейскому прорицателю и врачевателю, удавалось избегать внимания
всесильных монгольских владык, как мухи, мерших друг за другом от
необузданного обжорства, пьянства и разгула. И первые головы, которые летели
после смерти каждого, в ком текла хоть капля крови великого Чингисхана, были
головы заклинателей, шаманов, знахарей и знаменитых заморских лекарей, не
сумевших сберечь драгоценную жизнь очередного владыки. Но слава знатока
древней китайской медицины все же сгубила Лу-гуна. Его схватили под вечер, и
десять всадников всю ночь гнали коней через степь, унося на север
привязанного к седлу китайца Точно пузыри на болотной топи, проступили из
низкого утреннего тумана очертания юрт монгольского стана. Возле
островерхого цветастого шатра с тяжелым ковровым пологом гонцы спешились.
Лу-гуна протащили между двумя очистительными кострами и втолкнули в шатер.
В слабом свете чадивших светильников среди смятых пуховиков, меховых