"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

испанского бархату; камзол золоченый, версальский; кружева и на манжетах, и
жабо точно брабантские; парик новоманирный, короткий (а наши-то балбесы все
еще носят парики длинные, волосы до пупа); так-так, а на шляпе-то не иначе
как камни-самоцветы! Батюшки, да никак он через лорнет на меня пялится...
Накось, выкуси! - Лизанька показала дерзкий язычок женишку и спряталась
за занавееку, давясь от смеха. Представилось, что сей талант обернется
золотым шмелем, да и ужалит!
Анна на смех Лизаньки не дивилась, хорошо ведала природную веселость
сестрицы. К окну она подходила неспешно, после того как камер-фрау и девки
одевали ее, втискивали в корсет, поправляли платье на жестком обруче,
взбивали высокую прическу: парик Анна, в отличие от лысых придворных
щеголих, не носила, да и к чему ей оный, коли от матушки унаследовала
прекрасные природные темные волосы. Единую вольность и позволяла: украшала
высокую прическу алой розой.
Затем подходила к закрытому окну и через стекло любовалась на своего
заморского герцога: жених был и молод, и хорош собой - что же боле потребно,
и Анна, закрыв глаза, томно поводила головкой в такт музыке и поднимала руку
с цветком, словно шла с женихом в менуэте.
Впрочем, знала ведь плуговка, что сии знаки Карлу Фридриху весьма
приятны: на прошлой ассамблее у Меншикова весь вечер твердил, что с этой
розой в волосах и белоснежной поднятой ручкой Анна - вылитая испанка, и ему
мерещится уже перестук кастаньет. Правда, поначалу Анна задумалась: а хорошо
ли сие иль мизерабль выглядеть испанкой? И, как послушная дочь, спросила,
конечно, матушку, которая в сих хитростях куда как искушена.
Екатерина Алексеевна глянула на нее как-то на особицу, точно впервые
узрела выросшую дочь, а затем
звонко рассмеялась; прижала к пышной груди и прошептала необычно,
заговорщически:
- Конечно же хорошо, дуреха ты моя дуреха! Испанка - сие страсть, и,
значит, дюк сей влюблен в тебя страстно!
Впрочем, Анна и без того ведала силу своих чар над герцогом. Третий год
Карл Фридрих в Петербурге и все ждет от батюшки слова согласия. Видно,
такова их судьба: дождется! Потому она была совершенно спокойна и не
разделяла тревог матушки; твердо верила: чему быть, того не миновать!
Меж тем Екатерину Алексеевну, в отличие от дочки, мучило многое: а
вдруг герцог передумает аль с ним что случится? Вон ведь как его спаивают и
у Апраксиных, и у Меншиковых! При дворе в Санкт-Петербурге всем памятно
было, как еще один герцог, - тот, Курляндский, - обвенчавшись с царевной
Анной Иоанновной, на собственной свадьбе так упился, что после оной вскоре и
помре. И кукует сейчас Анна Иоанновна одиноко и печально на пустынном
подворье герцогского замка в Митаве. А ну как и мою Анхен такой же злой
случай ждет-поджидает? Екатерина Алексеевна даже с другом своим старинным,
Александром Даниловичем Мепшиковым, о том переговорила, и светлейший обещал
помочь, упредить вельмож. И спасибо, слово сдержал - герцога голштинского
перестали доставлять с ассамблей пьяным в стельку, бревно бревном.
Но самая-то великая опасность для счастья Анхен таилась, пожалуй,
совсем рядом, за стенкой, где похрапывает хозяин, господин первый бомбардир
Петр Алексеевич. "И что ему, чертушке, еще в голову взбредет? - не без
печали рассуждала по ночам Екатерина, ворочаясь в пуховой постели. - Мало
вишь ему герцогского титла, подавай в семью королевский! И эта стрекоза