"Робертсон Дэвис. Мир чудес ("Дептфордская трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

вещи из его шкафчика в школе. Таким вот был образ мыслей Робера-Гудена. Он
воображал себя ловцом воришек. А теперь скажите-ка мне, на какую мысль это
вас наводит, если речь идет о человеке, который так кичится своей
целостностью? Уж не сверхкомпенсация ли это? Глубоко укоренившееся, не
дающее ему покоя сомнение в собственной честности?.. Если бы у нас было
время и специальные знания, то, анализируя фокусы Робера-Гудена, мы бы
многое смогли узнать о его внутреннем мире. Почему такое большое количество
этих фокусов связано с раздачей всевозможных вещиц? Чего он только не
раздает на каждом представлении - печенье, конфеты, ленты, веера. В то же
время мы знаем, что он был скуповат. Что скрывалось за всей этой щедростью?
Уж поверьте мне - он и в самом деле что-то скрывал. Вся его книга - это
настоящий подвиг отбеливания, сокрытия. Проанализируйте эти фокусы, и вы
получите подтекст его автобиографии, которая представляется такой
восхитительно льстивой и уютной... А именно это нам и нужно для нашего
фильма. Подтекст. Реальность, которая, как подземная река, несет свой поток
под поверхностью; обогащающий (хотя и не обязательно назидательный) фон
того, что мы видим. Где нам взять этот фон? Не у Робера-Гудена. Слишком это
трудное дело; а возможно, когда мы его там найдем, окажется, что он не
стоил затраченного на него труда. Нет. Этот фон должен возникнуть из
сотрудничества двух великих художников: гениального режиссера Линда и
гениального актера Айзенгрима. И вы должны найти его внутри себя.
- Но именно это я и делаю каждый раз.
- Конечно. Но это должен сделать и Айзенгрим. А теперь скажите мне,
сэр, ведь не всегда же вы были величайшим в мире фокусником. Где-то вы
научились этому искусству. Если бы мы попросили вас... пригласили вас...
умоляли бы вас сделать ваш собственный жизненный опыт подтекстом для этого
фильма о человеке, который, безусловно, был личностью не столь масштабной,
как вы, но имел огромную и долгую славу в своей узкой области, то каким бы
был этот подтекст?
Я был удивлен, увидев, что Айзенгрим вроде бы вполне серьезно
размышляет над этим вопросом. Он никогда ничего не рассказывал о своей
прошлой жизни или о своих самых сокровенных мыслях, и мне было известно о
нем хоть что-то лишь потому, что я знал его с раннего детства - за вычетом
тех огромных временных промежутков, когда я терял его из вида. Хитроумными
способами и наиковарнейшими ловушками, какие только мог изобрести, я
выуживал из него сведения о его жизни, но он оказался для меня слишком
твердым орешком. Но сейчас он запутался в сетях лести, раскинутых этим
умным англичанином Инджестри, и, казалось, вот-вот начнет выдавать свои
тайны. Ну что ж, по крайней мере, я буду присутствовать, когда и если он
заговорит. Поразмыслив немного, он заговорил:
- Прежде всего, я бы сказал, что моим первым наставником был человек,
сидящий вон на том стуле перед вами: Данстан Рамзи. Господь свидетель, он
наихудший из фокусников, каких видел этот мир, но именно Рамзи познакомил
меня с этим искусством, а по случайному совпадению у него был учебник под
названием "Секреты сценических фокусов", написанный тем самым человеком, о
котором мы говорим и которому хотим воздать должное, если только ваши слова
искренни, мистер Инджестри.
Это вызвало, как и рассчитывал Айзенгрим, небольшую сенсацию.
Инджестри, раскрыв раковину, немного помедлил, а потом вонзил нож в
устрицу.